Драгоценности Жозефины
Шрифт:
Таня не угадала – когда открылась дверь, в помещении она увидела не следователя, а совсем другого человека. Высокий атлет с резким, улыбчивым лицом, еще молодой, но уже с проседью на коротко стриженных висках.
– Здравствуйте Татьяна Николаевна. Я ваш адвокат, – протянул он ей со вкусом оформленную визитку.
Таня с подозрением перевела взгляд с серебристо-синего прямоугольника визитки на ее обладателя – мужчину с приподнятыми уголками губ, отчего казалось, что он улыбается.
– Но я не просила. Мне нечем платить.
– Вам платить не надо, – уголки губ приподнялись еще выше.
Она что-то слышала, что подследственным
– Все равно мне не надо.
– Почему же, позвольте полюбопытствовать? Вы хотите получить максимальный срок за убийство?
– Я никого не убивала! – твердо произнесла она, почти ненавидя адвоката. Пришел поиздеваться, еще и улыбается своей мерзкой улыбочкой. Скользкий тип. И фамилия у него соответствующая – Морсин.
– Я вам верю. Но, видите ли в чем загвоздка, улики говорят против вас. Давайте так. Вы мне рассказываете, как все было, а я буду искать прорехи в деле, чтобы его развалить.
– Я уже всё рассказала следователю, – процедила девушка, подразумевая под «все» одну-единственную фразу: «Я не убивала».
– Насколько мне известно, на допросах вы разговорчивостью не отличаетесь. Я одобряю вашу линию поведения. Когда не знаешь, что сказать, лучше не говорить ничего. Итак, я вас слушаю.
– Я никого не убивала.
– Это я уже слышал. Вы были у Дворянкина дома шестого июля?
Татьяна ничего не ответила. Она уставилась на его галстук: темно-синий с косой красно-белой полоской. Хороший галстук, дорогой наверное, отметила она про себя.
– Не понимаю, почему вы молчите. Следователю ваше признание не нужно, потому что улик против вас предостаточно. И если вы думаете, что я передам ему наш с вами разговор, что я делать не собираюсь, но вдруг вы так думаете, хуже вам от этого не станет, потому что, извините за прямоту, хуже некуда.
– Зачем тогда вы хотите, чтобы я говорила, если и без моего признания меня осудят? Для отчета, да? В таком случае напишите сами, что вам там требуется написать, и оставьте меня в покое.
– Я работаю не ради отчета, а ради результата. Хотя бы потому, что мне дорога моя профессиональная репутация. Сами посудите: клиент подписывает со мной соглашение, платит мне за работу, а я вместо положительного результата представляю ему красивый отчет. Информация в нашем кругу распространяется быстро, уже на следующий день каждая собака будет знать, что Морсин с треском провалил дело. Так я без клиентов останусь. Оно мне надо?
Гладко говорит, и не поспоришь. Таня переваривала информацию. Мозги в последнее время у нее работали туго.
– Так вас не государство назначило?
– Нет. Меня нанял ваш друг.
– Друг? У меня нет друзей.
– Может, и не друг, если вам так угодно. Этому человеку вы небезразличны. Вот, взгляните, – он вытащил из кожаного «под крокодила» портфеля договор.
– Юрий Закатов? Вас нанял Юра? – Ее кошачьи глаза удивленно округлились. – Но как же? Как он узнал, что я здесь?
– Разве это важно, как он узнал? Если человеку кто-то небезразличен, его не придется извещать о своих неприятностях, просить о помощи и звать – он всегда окажется рядом и в горе и в радости.
– Да, пожалуй, вы правы, – сказала Таня отрешенно. Юра, смешной, упрямый Юра, которого она никогда не воспринимала как друга, проявил участие. Она невольно сравнила его с Дворянкиным, чего раньше никогда не делала: этих совершенно разных, как небо
– Итак, – улыбнулся Морсин, обнажая зубы, заключенные в брекеты, – шестого июля вы пришли к Дворянкину, выпили с ним вина…
– Да.
– Снотворное в вино подсыпали ему вы?
– Я.
– Потом взяли в руки нож и…
– Я пошла на кухню, взяла там нож. Я хотела его убить. Я ненавидела его, ненавидела! Но я его не убивала! Тогда я еще не знала, как это тяжело – убить человека. Можно замахнуться ножом, приставить острие к груди, но вонзить нож – нет. Я поняла, что не могу этого сделать. И не потому, что мне стало жаль Дворянкина или я побоялась наказания. Тогда, стоя над ним спящим с ножом в руке, я отчаянно желала ему смерти, а вот убить не смогла. В моей голове что-то переклинило – я ощутила себя собой, такой, какая я есть: слабой женщиной, не способной разделаться с врагом, или же человеком, который не может отяготить свою душу грехом, – не важно. Главное, что в ту минуту я увидела себя настоящую, без ложных иллюзий. И тогда я смогла честно себе признаться, что Дворянкин мне не нужен. Я стала свободной, свободной от нелюбви.
– А до этого вы были не свободной, вас держали на привязи? – тон адвоката приобрел иронические нотки, но Таня не придала ему значения, внутри у нее все кипело, и захотелось выговориться впервые за долгое время.
– Да, держали. Я его ненавидела и любила. А теперь я свободна, и не потому, что Романа нет в живых. Некоторые и после смерти любимых не могут мысленно с ними расстаться, страдают, навсегда закрывая сердце от любви. – Таня замолчала, собираясь с мыслями. К адвокату она по-прежнему относилась настороженно, она не считала, что он сможет ей помочь, но, раз его нанял Юра, значит, нельзя отвергать его помощь, потому что Юра действует из лучших побуждений, и в этом Таня ничуть не сомневалась. – Я положила нож на столик и решила уйти от Дворянкина навсегда. Написала прощальное письмо – на лбу и на зеркале в ванной, когда пошла туда, чтобы вымыть руки от крови. Я не сумасшедшая, не подумайте. Но я так страстно желала ему смерти, что, когда занесла над ним нож, представила, как хлынула его кровь, а потом она мне долго мерещилась всюду. Мыла руки, но они не отмывались – я видела на них кровь.
Покидая его квартиру, я решила запереть дверь. Помимо основного у Романа был запасной комплект ключей. Знала, где он лежал, – в ящике тумбочки, в прихожей. Дворянкин мне его показывал, как бы случайно, но… он нарочно это сделал, чтобы подкинуть очередную иллюзорную надежду. Вот, мол, ключи, возможно, я дам их тебе. Потом. Его любимые слова: «возможно», «наверно», «ничего исключать нельзя», «когда-нибудь после», «я подумаю» и так далее. Не говорил «нет», но никакой определенности не давал, только надежду. Глупую пустую надежду.