Дракоморте
Шрифт:
От невозмутимой уверенности, от неизменной благожелательности Фодель в животе у Илидора поселилось сердитое колючее тление, оно требовало что-нибудь перевернуть, уронить или хорошенько треснуть, ворваться с топотом на поле бесконечных парящих словес и сгрести их в кучу, и смять хорошенько, и всем показать, сколь мало места занимают кружева словес, если не пускать их размахивать крыльями на воле, а приложить к действительности.
В другое время Илидор давно бы уже свалился в небо и вылил зарождающееся раздражение энергичным движением, смыл сердитость свежим разреженным воздухом, и не
Но сейчас, когда дракону запретили падать в небо, запретили даже менять ипостась, а он выбрал принять этот запрет — сейчас он чувствовал себя запертым в собственном теле. Человеческая ипостась не могла вместить всех драконьих чувств, не могла переварить их огромность, используя одно лишь маленькое и нелетучее человеческое тело, потому царапучее и тлеющее распирало Илидору грудь. Он недостаточно уставал, шагая по лесу и даже бегая по нему за лесным зверьём, или же это была не та усталость, которая могла забрать сердитое тление из его груди и живота.
Жрица продолжала что-то говорить, и её слова бурились дракону в голову, как уховёртки.
— Хватит! — он зажал уши. — Пожалуйста! Не теперь!
Она замерла с полуоткрытым ртом, брови её сложились обиженным домиком, но тут, к счастью, жрицы стали созывают к ужину, и Аадр, сын Латьи, внезапно проявил интерес к чему-то помимо зеркала и солнца. Он встрепенулся и деловито протянул руку Фодель, показывая, что милостиво доверяет этой женщине отвести великолепного себя к котлу с подгоревшей обеденной кашей.
Илидор весьма ожидал, что жрица в ответ с милой улыбкой предложит ребёнку самостоятельно прогуляться к костру и проверить, насколько безопасно будет сигануть на горикамни, но Фодель охотно взяла Аадра за руку и направилась вместе с ним к котлу. Обернулась к Илидору, тот скорчил гримасу, которая с одинаковым успехом могла означать «Подойду позже», «Сами ешьте горелую кашу» и «Ещё не решил, чем хочу заниматься в этой жизни».
Жрица ушла, ведя за руку ребёнка. Илидор смотрел ей вслед в очень растрёпанных чувствах.
Совсем ещё недавно Фодель, такая невозмутимая, такая уверенная в собственном пути и назначении, немного успокаивала страстно-хаотичную сущность Илидора, но теперь дракон почти физически ощущал, как заканчивается способность Фодель это делать.
Всё чаще она вызывала у него раздражение — своей уверенностью, своим равновесием, своим совершенством.
Что может бесить больше совершенства?
Всё чаще злое тление в его груди вспыхивало, они с Фодель оставались наедине, и эти вспышки выливались только в болезненную, яростную страсть дракона к жрице. Он очень старался держать себя в руках, но злое тление от этого только набирало жар, бесилось и билось, не в силах выпростать себя вовне, и дракон не был уверен, что однажды не причинит жрице боль, которую нельзя будет принять за проявление страсти. Невыплеснутая энергия копилась и копилась в его животе, клокотала и распирала грудь,
Фодель почему-то воспринимала это как должное и шутила про пламенную золотодраконью страсть.
Но почему-то крылья Илидора, в человеческой ипостаси живущие собственной жизнью, никогда и никак не взаимодействуют с Фодель. Те самые крылья, которые обнимали непроницаемым коконом Илидора и Жасану на празднике степняков. Которые к месту и не к месту хватали за задницу Даарнейрию и однажды так за неё уцепились, что Илидор и Даарнейриа едва не рухнули наземь с дерева бубинга. А когда Илидор был с Фодель, крылья деревянно вытягивались вдоль его хребта и делали вид, будто их почти совсем нет на спине золотого дракона.
Может быть, дело в том, что его влечение к Жасане или к Даарнейрии было похоже на яркое пылающее пламя, а страсть к Фодель — на волну, плавную, как изгибы её тела. Страсть на кончиках пальцев. Во всяком случае, так было поначалу.
Какое-то очень краткое время поначалу, если на то пошло.
— Мило, — вдруг произнёс за спиной Илидора голос Йеруша Найло. — Вот правда, очень-очень мило. Ты, Фодель и неуправляемый ребёнок. Не думал взять их обоих под своё крылышко на веки вечные, дракон? Завести пару собственных детишек-жречат? Или драконят? Или ты уже и так достаточно воспитанно берёшь корм из рук Храма, и не нужно дополнительных верёвочек, чтобы таскать тебя за ноздри?
Йеруш изумительно не вовремя вломился в вихрь драконьих эмоций, неосторожно наступил на хвост драконьей ярости, не заметил как задел локтем растерянность, взбаламутил раздражение. Дракон подскочил, обернулся, рявкнул:
— Да какой кочергени, Найло! Какой кочергени ты вылезаешь отовсюду и паскудишь всё?
Йеруш ухмыльнулся, словно его похвалили за что-то очень хорошее, и эта ухмылка взбесила Илидора окончательно, ему до трясучки, до заложенных ушей захотелось стереть довольное выражение с лица Найло, иначе его, Илидора, разорвёт изнутри на целое стадо маленьких дракончиков!
— Кусок тупого эльфа!
В ушах дракона грохотал гул камнепада, в нос бросился запах нагретых лавой подземных камней, в следующий миг Илидор ощутил боль в костяшках и запястье и увидел, как Йеруш рыбкой отлетает шагов на пять спиной назад. Найло рухнул в траву и перекатился на бок, сипя, синея, хватая воздух ртом: дракон врезал ему под дых, вышиб ударом весь воздух из лёгких, и теперь у Найло не получалось сделать вдох и снова начать дышать.
Дикими глазами таращась на дракона, он что-то прохрипел, но Илидор не услышал.
Найло предупреждал его тогда, на вырубке. Говорил, что нельзя слишком распахиваться перед Храмом. Что нельзя слишком доверять Храму, нельзя в него врастать, что это не ведёт ни к чему хорошему и гораздо, гораздо удобнее, когда ты ничей, чем когда ты чей-нибудь.
Йеруш Найло когда-нибудь бывает неправ?
— Ты меня охренительно достал! — рявкнул дракон и пронёсся мимо Йеруша, с трудом удержавшись, чтобы не наподдать ему ещё ногой под рёбра.
Имбролио