Дракон из Перкалаба
Шрифт:
Мальчика взял на руки Славко, но малыш, не переставая мычать и кряхтеть, отталкивая Славка, яростно сопротивляясь и выгибаясь, все-таки переполз на руки к Владке, уселся к ней на колени лицом к ее лицу, успокоился, откинул голову, чтобы ее видеть, и стал своими маленькими, немного липкими лапочками играть с Владкиным ожерельем-дукачем. А потом, как будто и не услышав ее вопросов, обычных вопросов, какие можно задать ребенку: как зовут, сколько лет, а может, и на самом деле не услышав, еще чуть-чуть покрутился и, удобно устроившись, уснул. И спал до тех пор, пока не приехали. Когда автобус, кружась по серпантину дороги, скрипя и задыхаясь, въехал в Перкалаб, мальчик захныкал, потому что мать забрала
–Как его зовут? — спросила Владка, передавая мальчика.
–Назар, — спокойно ответила мать, — вин мовчыть.
–Немой… — осторожно переспросила Владка.
–Не… Так — мовчыть.
Тут мальчик неожиданно сначала замычал, потянувшись руками к Владкиной шее, крепко схватил одну из монет на ожерелье, а потом вдруг закричал во все горло:
–Даай! Даааай дууууукач!!! — отчаянно визжал, бил ногами, мотал головой из стороны в сторону и горестно плакал мальчик. Владка осторожно, но с усилием сорвала с ожерелья старую монету и протянула Назарчику. Тот сразу успокоился, как будто кто-то кнопку нажал, только покрасневшие глаза еще были влажными и носик сопливым. Он, еще всхлипывая, посматривал на Владку, прерывисто вздыхал, вздрагивал и нервно, дробно смеялся, крепко зажав в кулачке монету. На прощание мальчик вдруг покачнулся за спиной матери, которая придерживала его за коленки, и прямо упал Владке в руки. Он обвил теплыми ручками Владкину шею и прижался щекой к ее лицу.
Когда автобус развернулся на пыльной остановке и поехал в обратный путь, из-за дерева навстречу Владке, жалостливо распахнув руки, вдруг шагнула Василина и заботливо обняла.
Втроем они двинулись по косой в гору к скале.
Славко вел, а потом уже и нес сильно ослабевшую, уставшую Владку до края села, до основания скели, где стояла Василинина хата, вошел во двор и посадил жену на указанную Василиной лавку. Хотел присесть рядом, но Владка под строгим Василининым взглядом, с трудом произнося слова, еле ворочая сухим от жара языком, объявила, не глядя на мужа:
–Славко. Надо теперь так: ты сейчас уходи отсюда. Уезжай. Хочешь, езжай к моей маме, отдохни там. А не хочешь, можешь обратно, в Чехию. А я потом. Вернусь или нет, я не знаю. Но в любом случае жди. Недолго, да, Славко?
Владка из последних сил поднялась, развернула Славка за плечи и слабо ткнула кулачком в спину:
–Ну все. Иди. — И еще крикнула ему вслед — в этом была вся Владка: — Ботинки зимние себе купи!
Как-то мы с ней пришли к нашей общей приятельнице Чугуновой. Ее муж Святозар, Святик, такой величественный, ведущий актер нашего Черновицкого театра, сытый, лежал на диване. У него вообще была мода — приходить домой, сразу включать телевизор и уютно перед ним устраиваться. Я никогда не видела, чтобы Святик дома просто стоял, сидел или, тем более, чем-то был занят — прибивал, сверлил или еще что-то. Он или ходил по театральной сцене в исторических костюмах и требовал коня-коня, или поучал зрителей с экрана телевизора, или возлежал дома в старых трениках, небритый, неопрятный, капризный и абсолютно в дому непригодный и неумелый. Два старших ее сына, по примеру отца, тоже валялись, а младший ребенок — девочка хныкала в своей кроватке. Чугунова озабоченно моталась по дому — раскладывала по местам разбросанные домашними вещи, постоянно что-то собирала в ладонь с коврового покрытия и откликалась на все просьбы мужа. То, распатланная, нахмуренная, босая, она бежала на кухню и несла ему поднос с едой — кушай, Святик! — то водички — пей, Святик! — то салфетку — на, Святик! — то поднос с пустыми тарелками — давай, Святик! — то пульт от телевизора — вот, Святик! И бегает и бегает, как муравей, и приговаривает: Святик. Святик. Святик.
Владку
Владка, подхватив на руки хныкающую девочку и наблюдая, как Чугунова нянчится со своим мужем, вдруг спросила тихо:
–Чугунова, а Чугунова, а ты его любишь?
И тут Чугунова, в который раз подхватившись от возни на ковре — в тот раз она пыталась отколупать прилипшую к ковру жвачку, — подняла лицо, красное, бессмысленное, отекшее, усталое, и хрипло выдохнула:
–Ы? Ка-во? Кавооо?! Шо?! Каво?!?!?!
Так далека она была вообще от этих мыслей.
–Ну… Святика… ты его любишь?
И Чугунова пожала плечами и облегченно засмеялась:
–Ааааа! Святика! Ну, ра-зу-ме-ет-ся.
Потом у них у обоих — у Чугуновой и Святика — как завертелось — такие страсти разыгрались, такие тайные и не очень романы — ого, аж искры летели со всех сторон.
Да. Так я о любви.
–Павлинская, — спросила я ее, — а ты его любишь?
Они как раз со Славкой пришли к нам в гости, и моя собака тут же улеглась Владке под ноги, кот свернулся у нее на коленях, сын уселся поближе, чтобы ее слушать, а маленькая моя дочь вдруг полезла на колени к Славку — огромному, узловатому, мосластому, с низким хриплым голосом и совершенно невнятным галичанским говором, скомканным и односложным, присущим немногословным застенчивым одиноким людям. Владка еще говорила, что его дети боятся. Ничего не боятся, дети хорошего человека чувствуют.
Славко стал показывать моей годовалой девочке альбом импрессионистов, и малышка внимательно сопела и тыкала своим пальчиком во что-то. И так они мирно разглядывали Ренуара, странная пара — огромный страшный дядька — серый волк и маленькая бесстрашная девочка, и было им интересно вдвоем и комфортно. Они переговаривались со взаимным интересом и симпатией, гундели друг другу что-то неразборчивое и, видимо, хорошо понимали друг друга. Мы с Владкой наблюдали эту картину с умилением, и я спросила ее шепотом:
–Павлинская, а ты его любишь?
Никогда не забуду, никогда, как она восхитительно, чарующе, ослепительно и светло улыбалась, когда была счастлива.
Иногда человеку, чтобы удержать хоть на мгновение другого, очень дорогого ему человека, совсем не нужно хватать за руку или за полу куртки. Иногда слово, брошенное вслед, так привяжет, что уже и не оторвать этих двоих никогда.
–Купи себе зимние ботинки! — сказала ему Владка вслед. — И… Славка! Слааавк…
–А… — с надеждой оглянулся Славко, готовый немедленно вернуться назад к Василине во двор.
–И перчатки… Купи… Перчатки… А то холодно будет. Зимой.
Глава двенадцатая
Вторая варта
Василина, наблюдавшая прощание с порога с непроницаемым лицом — Бог мой, какие бывают красивые лица у старух! — уже войдя в сени, вдруг что-то вспомнила и крикнула Славку громко, пронзительно и даже раздраженно:
–Та йды вже, сынку. Нэ обэртайся!
И сыпанула из горсти что-то ему в спину.
Славко так и шел, вниз, по тропинке, и Владка, вцепившись пальцами в ивовые колья гражды, долго смотрела ему вслед.
–Трэба спочить, дытынко, — ласково, но твердо велела Василина отдохнуть, — попэрэду багато е.
К своему удивлению, Владка послушалась, прилегла и тут же уснула, слабенькая, истаявшая, бледная, спала беспокойно, стонала, ворочалась. Василина подошла, тихо и кротко ступая, шепнула что-то над ее головой, дунула от виска к виску, с одной стороны, с другой, погладила по остриженным до плеч волосам, развела пальцами спутанные, поредевшие шелковистые локоны надо лбом и твердо негромко произнесла: