Дракон из Перкалаба
Шрифт:
Один вуйко (дядька) рассказывал, что однажды такая там в Закарпатье стояла пос уха, так все пожовкло и посохло, люди уже боялись без урожая остаться, такая жара была. И вот он, этот вуйко — он тогда еще парубкував — и пошел к ней, к этой колдунье: выхода другого не было, урожай погибал. Она вышла сама, дальше порога не пустила, выслушала, даже не глядя в лицо — глядела перед собой, как вроде слепая, — промолчала, даже не кивнула, повернулась и пошла обратно в хату. Парень этот не ушел, а прямо как в сказке — спрятался и следил, что мольфарка делать будет, знал, что дела свои они совершают обычно или ночью, или на рассвете, перед первой росой. Так и было. Наутро пошла та босорка на скелю, на голую, не укрытую лесом гору, а парень — следом, тихо, в постолах, привычный по горам бегать, еле успевал за ней, уже не
Так вот, то самое и говорили, что босорка эта, что из лагерей вернулась, уже когда домой добралась, девочку родила, хоть и очень немолода была уже. Родила сама, никто не помогал, никого не звала. Но пришла ж сюда одна, а через какое-то время — дытынка у нее. И оставляла она ту дытынку свою на змею, когда уходила в лес травы собирать. Так делали матери-одиночки в давнину. Вот поставит миску с молоком на порог хаты, чтоб змеи ребенка не тронули, и уходит. Точно так и босорка. Молоко на порог и щепотку порошка какого-то кинет в миску, да и уходит беспечно. Надолго. Бывало, на целый день, а то и сутки ее не было. Ребенок плачет, разрывается, голодный потому что. И одна огромная, яркая змея набирала молоко в рот, ползла в хату и кормила ту самую девочку, что и стала вслед за матерью своей мольфаркой. И люльку змея качала. И сколько раз, бывало, забегали люди на детский крик, а девчонка та гулит да смеется и ручки к гадине этой тянет. Так говорили местные, осеняя себя крестом спасительным трижды.
И когда убили змея, эта, вскормленная им, та самая потомственная мольфарка что, осиротев, из Захаричей в Перкалаб пришла, уж сколько десятков лет там ходит и слезами заливается. И такой это горестный, тягостный, неистовый плач, что даже на человеческий совсем не похож. Ни на что не похож. И еще говорили, что мольфарка эта по имени Василина, что она из тех, кому назначено.
Глава пятая
Владка
–Здоров, ребята!
–Здрасть, — вежливо ответили собачьи хвосты.
–Как жизнь?
–Ничо. Есть хотим. Кушать. Жрать. Есть у тебя что-нибудь? Вон там, в сумке, а?
–А зимовать как думаете?
–Чего? — переглянулись собаки.
–Я говорю, зимовать как планируете?
–Зимовать? Вот с тобой рядом и перезимуем…
Собаки суетливо, но организованно построились клином и потрусили за Владкой. Не впервой. Они высоко задирали носы, чтобы не потерять ее из виду. Та еще картина — Владка ведь никогда никуда не спешила, даже если последний автобус уходил, она не догоняла. Вот она вроде бы и в городе жила, где суета, спешка, а вела себя как будто в горах, где пусто и время тянется дольше, и день длинный, и спешить нельзя. Правильно — она ведь топала не спеша по своей жизни, как по дороге, не просто так, а рассматривая все в мельчайших деталях. И вообще, Владка ходила не только медленно, но и красиво, как наследная принцесса на королевском приеме. Когда-то она учила своих племянниц — осанка и походка. Никакое платье не спасет, если плохая осанка и ты ходишь как гамадрил.
У толстой неопрятной лоточницы Владка купила несколько огромных, как ступни, чебуреков, разорвала их и разделила между собаками под неодобрительные взгляды
–Чо? И всеоо? — спросили собаки.
–А в ресторан вас не сводить?
–Ну чо ты сразу… И на том спасибо. Все-все, не сердись! Ну? А сейчас куда? — поинтересовалась стая. — А давай к тебе?
–Ко мне нельзя. У меня кот. И мама.
–Ну, кот… кот, это такое дело, — старый пес, раскорячившись, почесал драное ухо задней лапой, — а вот мамашу твою, даа, помню… Это да. Это мы знаем. Да.
И все собаки тоже сказали:
–Мамаша, дааа… Мы мамашу — дааа. — И все зачесали себе разные места — кто ухо, кто бока. — Мамаша — дааа…
–Все. Пока. Я на работу!
–Ну давай. Э! Девочка человеческая! А завтра выйдешь? — с надеждой на прощание помотали хвостами собаки…
Моя подруга Владка работала в школе искусств. Проще — в художественной школе, как ее все в городе называли. Когда она об этом говорила кому-нибудь при знакомстве, солидные люди, облеченные властью, с образованием и в галстуках, как правило, сразу интересовались:
–В художественной школе? Ну, и какими художествами вы там занимаетесь?
У Владки даже тест такой был, как она говорила — на интеллектуальный примитивизм. Она говорила:
–Нет, ну нормально? У человека высшее образование. И ему не стыдно говорить «художества»!
Директор школы, отставник, обычно стоял на пороге, демонстративно держа в руке часы и сурово взглядывая то на идущего к зданию нерадивого педагога, то на секундомер.
–Опьять вы опоздали, Владилена Григорьевна. Делаю вам второе устное предупреждение. Потом будет третье устное предупреждение. Потом письменное, — Сидор взвинчивал сам себя и уже визжал в упоении властью, — и после письменного предупреждения — выговор. А потом — строгий выговор. И приказ на увольнение. Отак!
Забавная история была с этим Сидором. Даже две. Он был майором пожарной службы, ушел в отставку и пришел работать в… детскую школу искусств. Кто его туда вообще назначил, в школу искусств директором?.. Ну, у нас тогда все так было, картину писал художник, а на выставку за границу ее сопровождал замминистра по культуре и парочка художников-монументалистов из тайной государевой службы. Странное было время, когда на должности назначались случайные люди и руководили при этом школами искусств, театрами, отделами, управлениями и Министерством культуры. То есть командовали культурой с позиции своих убогих взглядов и таких же убеждений, в соответствии с уровнем своего воспитания и образованности. И если хотя бы не мешали, что тогда было почти удачей, то, конечно, сильно тормозили процесс. А уж самоуверенным дуракам никто и не удивлялся. Это была как будто норма. Мол, а кто же туда еще пойдет?
Да, собственно, а сейчас-то что изменилось? Заведующая производством, проще говоря, старшая кухарка — заместитель мэра города по культуре. Бывший милиционер с неоконченным высшим, по специальности зоотехник, руководит целой областью. А колхозный бухгалтер — оп! — президент банка. А двоечник и хулиган — оп! — назначает себя академиком.
И вот Сидор, майор, так сказать, в отставке, выйдя первый день на новую работу, сразу собрал народ на планерку по пожарной безопасности и строго всех предупредил. А тут вдруг в выставочный зал школы, где проходила эта самая планерка, вплыла девушка, высокая, точеная, длинноволосая, веселая. Владка ведь не просто входила, она являлась, возникала… Как фея — Золушке. Она вплывала, тихо и ласково светясь, как волшебная лодочка.
Сидор растерялся — ух ты, кто такая, не боится, не прогибается, улыбается снисходительно, и ямочки, уфф. Крышу сорвало у майора. И закосил он сальными глазками, засучил он непропорционально короткими ножками, подсмыкивая портки, и стал он танцевать перед ней весенний танец журавля, неуклюже: мол, оп-оп, что-то вроде — я героический пожарный, давай без сантиментов, «ты — привлекательная, я — чертовски привлекателен, чего время тянуть…».
Владка сначала лениво наблюдала за этими ритуальными подскоками из-под ресниц, как сытая кошка. А когда уже совсем достали его постоянные телефонные звонки, срочные вызовы, набеги в класс с проверкой противопожарной безопасности, а главное, ухмылки коллег, она однажды вошла к нему в кабинет, подошла близко, локтями оперлась о его новенький начальственный стол, нежно склонила к его уху гибкую шею и вкрадчиво спросила, подперев щеку изящной ладонью: