Драконов больше нет. Дилогия
Шрифт:
— Ничего я не знаю, — отмахнулась я от зануды.
Но он уже без меня сам придумал ответ. Вот же упрямец, хоть кол на голове теши!
— Драконы! Конечно же, ему нужны драконы! И он уверен, что ты их найдёшь. И даже если ты думаешь, что ничего не знаешь, то возможно твой талант раскрывать тайны ещё не проявился.
Я только вздохнула, понимая, что это уже, явно, не лечится. Даже попыталась покаяться:
— Да, выдумала я драконов. Ну, каждый ребёнок знает, что их больше нет. Просто бежала от встречи с Лордином, куда глаза глядят. И в сторону гор свернула чисто по глупости. Я же не знала, что здесь так жутко.
Не поверил, конечно. В чушь, так сразу уверовал, а от правды, лишь отмахнулся. Хоть головой о камень бейся, всё без толку.
— Мне-то можешь
А ещё хвалился, что всё обо мне знает. Главного-то и не заметил, или посчитал несущественным. А причины- то были. И чтобы объяснить мой странный поступок, вовсе не обязательно выдумывать сказочную историю про ожившую вдруг легенду. Отказаться от привычного общества и спланированной для тебя судьбы легко, когда само общество тебя не принимает, шарахаясь, как от белой вороны, а дарованная судьба кажется тюрьмой. Я совершенно перестала слушать бормочущего о наших фантастических планах Смарта, устроившегося рядом. Склонив голову ему на плечо, поддалась дрёме, сквозь которую пробивались в сознание подобные снам воспоминания.
5. Тени прошлого.
Родители любят своих детей — это закон природы. Во всяком случае, так говорил мой учитель, и у меня не было причин ему не верить. К сожалению, люди умудрившиеся, явно каким-то чудом, произвести меня на свет, при всей своей учёности с этой аксиомой познакомиться, видимо, позабыли. Не то, чтобы они были плохи или злы, вовсе нет. Эта семейная пара мало чем отличалась от множества других. Просто на суетную жизнь у них совершенно не было времени, которое всё, без остатка принадлежало работе. Я ещё удивляюсь, как им друг с другом-то удалось встретиться. А обо мне же родители вспоминали лишь при крайней необходимости, благополучно сдав своё случайное дитя на руки няньке и учителям, которые меня, собственно, и воспитали. В связи с тем, что наши встречи за семейным круглым столом были крайне редки, их подобием я не стала. Когда они впоследствии это обнаружили, то очень удивились. Впрочем, я не считала себя чем-то обделённой. Такая жизнь казалась привычной. И потом, у меня была Синилья. Не всем везло с младенчества чувствовать себя по-настоящему любимыми. Люди нашего круга обычно жили без лишних эмоций, отвлекающих от главного. Главным же было поклонение науке.
Мир, ранее наполненный страстями и магией, теперь погряз в бесконечном равнодушии. А ещё говорят, что ненависть разрушительна. Самое опасное, как на мой взгляд, — безразличие. Когда не выбирают средств, неуклонно продвигаясь к цели, становится по-настоящему страшно. И тот, кто способен испугаться этого, вряд ли будет принят и понят господствующим ныне обществом. Его отвергнут с брезгливым осуждением. Так однажды случилось со мной. Так случалось с теми, кто не принимал устоявшийся уклад. Даже среди учёных встречались уникальные особи, способные чувствовать. Но голоса, протестующие против царящих в нашем мире бесчеловечных законов, были чрезвычайно тихи, а жизни тех, кто обладал таким атавизмом, как мораль, слишком коротки.
Удивительно, но вспомнить лица людей, подаривших мне жизнь, получалось с трудом, хотя я и успела прожить с ними под одной крышей почти восемнадцать лет. Отец — высокий крупный мужчина, носил очки в золотой оправе, которые почему-то ему ужасно не подходили и казались чем-то инородным на круглом румяном лице. Три волоска на подбородке он гордо величал бородкой, ухаживая за этой неуместной растительностью с особой тщательностью. Второй его гордостью были предки. Портреты ныне покинувших этот мир маститых учёных в традиционных чёрных балахонах висели на стенах нашего особняка. Впрочем, это было всё его наследство. Старинный дом, похожий на небольшой дворец, отцу достался при удачной женитьбе. Поговаривают, что при этом не обошлось без тёмной истории. Я совершенно не знаю подробностей, но про родителей своей матери никогда ничего не слышала. Мама была немногословной. Невысокая, с резкими чертами смуглого лица, она напоминала мне отцовскую тень. То ли боялась его, то ли так страстно уважала. Только любви я между ними никогда не замечала. Это чувство вообще считалось излишним, отвлекающим от действительно важных эмоций. Страсть к познанию тайн — вот, чем были наполнены сердца настоящих мудрецов, заседающих в Совете объединённого государства. Отец же считал себя настоящим учёным, и внимательно следил за тем, чтобы ни в коей мере не отличаться от других. Именно поэтому он неустанно твердил о своей верности науке, величая её единственно возможным для нас счастьем. С его слов выходило, что только она, наука, способна просветить умы, воплотить в реальность мечты, подарить комфорт и благополучие. Только она могла противостоять мраку невежества и нищеты, царившему в далёком прошлом. Отец смеялся над древними магами, упрямо называя их лжецами и шарлатанами. Теперь же в новом мире, где господствовал
Когда умерла Синилья мне было шестнадцать с небольшим. Старость и болезни таки доконали её. Ещё накануне она казалось бодрой, непривычно оживлённой. Я, как обычно, навестив её украдкой, с удивлением наблюдала метание няньки по ветхой лачуге, в которой ей доводилось жить. После злополучного ночного возвращения из-за «черты», мне было крайне трудно выбраться из дома. Но Сенилья прислала малолетнего оборванца с просьбой о встрече. Я не решилась отказать любимой больной старухе, хотя и знала о грядущем наказании. В тот день мне даже подумалось, что болезнь покинула хрупкое тело. Синилья была маленькой и казалась ещё меньше из-за уродливой сутулой спины. Но её лицо удивляло неожиданной молодостью, возможно, через белозубую улыбку или сияющие, словно агаты, чёрные глаза. Её волосы всегда были уложены в высокую замысловатую причёску, резко выделяющуюся на фоне простой ветхой одежды. Седых прядей я не видела. Странный, темно синий цвет её кудрей невольно привлекал внимание, принуждая вертеть головой, следуя взглядом за владелицей такой диковинки. Показалось, что нянька решила срочно прибраться в комнате и без того довольно опрятной. Она суетливо перебирала свои пожитки, складывая их в матерчатые сумки. Заметив моё любопытство, старуха совсем по-девчоночьи подмигнула:
— Кому-то ещё сгодится моё барахло. Нуждающихся в нашей округе хватает.
— А тебе уже не нужно? — непонимающе захлопала я глазами, поправляя ленту, вплетённую в длинные тогда ещё волосы.
— Мне уже ничего не нужно, — радостно улыбаясь, заверила меня нянька, и я не нашла что ей на это сказать.
Закончив свои таинственные сборы, Синилья подошла ко мне и порывисто обняла.
— Береги себя, девочка. Помни, у тебя впереди непростой путь, да деваться некуда — выдюжишь. Только верь и всё сбудется, даже то, чего не загадывала. Прабабкины дневники сохрани в тайне. Рано ещё эти записки свету показывать. Про меня не забывай. Память тёплая — в стужу согреет.
— Ты прощаешься, что ли? — прозрела я вдруг. — Куда это собралась?
— Прощаюсь, — не стала скрытничать Синилья. — Вот и моё время пришло. Дождалась-таки.
Я ещё хотела поспрашивать, про какое такое время бормочет старуха. Подумалось даже, что совсем бедолаге с головой плохо стало. Но нянька пояснять ничего не захотела и от вопросов отмахнулась привычным: подрастёшь — поймёшь. В общем, платок мне в руку сунула с торопливой просьбой:
— Сохрани, сгодится ещё подарочек.
А после в дверь вытолкала, чмокнув в лоб на прощание. Я всю дорогу домой ломала голову лишь над одним вопросом:
— Что это было?
Но по возвращению все загадки у меня быстро вылетели из головы. Лишь спустя несколько дней, когда я прибежала к знакомой перекошенной двери, чтобы отыскать ту, которая единственная способна разделить мою боль, ужас и негодование, правда о странном прощании открылась. Лачуга Синильи была заколочена. Знакомый старик-знахарь лишь печально развёл руками: