Драконовы кончары (Smocze koncerze) (KG)
Шрифт:
– Так это визирь выделил нам это жилище? И кто же, если можно знать? – спросил Пиотровский.
– Сам великий Кара Мустафа отдал такой приказ, - с уважением ответил янычар. Он вознес глаза к небу в притворном вдохновении, благодаря Аллаха за столь великолепного начальника, после чего подмигнул панцирному и рассмеялся.
Веселье суповара было чрезвычайно заразительным, так что пан Михал тоже усмехнулся. Для обоих было очевидным, что, предоставляя полякам в спешке опорожненный госпиталь, визирь делал это им назло, желая сделать жизнь как можно менее приятной. Только оба не имели на процесс ни малейшего влияния, а посол должен был за подобную
Они вышли наружу, и Пиотровский махнул поручику Мерославскому. Вся панцирная хоругвь уже находилась во дворе. Солдаты спешились с лошадей и собрались вокруг колодца, из которого как раз вытаскивали первую бадью с водой.
Лишь бы только из злости Мустафа паша не приказал бы этот колодец отравить, - подумал пан Михал.
– Откройте все ставни в хане, - приказал он поручику. Вынесите все кровати, сенники свалите в одну кучу и спалите. Слишком вонючие или измазанные гноем койки тоже сжечь.
– Есть, - кивнул Мерославский. – Вообще-то, было бы лучше спалить всю эту халабуду. Но это, возможно, когда будем выезжать.
Несколько панцирных осталось при лошадях, занимаясь добычей воды из колодца и заполнением ею деревянных корыт; остальные ввалились за поручиком в средину. Через пару мгновений из глубины хане раздалась громкая ругань и проклятия. Окна растворились и через них полетели койки, чтобы с громким треском развалиться на дворе. Пам Михал с Абдулом отошли в тень, отбрасываемую сараями. Прежде чем панцирные убрали изнутри все госпитальное снаряжение, несколько солдат с наиболее слабыми желудками сомлели, их начало рвать, потом они улеглись в тени рядом с офицерами. Измученные жарой панцирные стащили с себя кольчуги, кольчужные капюшоны и мисюрки, некоторые вообще разделись до пояса. Интересно все это пока что не выглядело, так что Пиотровский пока что не собирался высылать всадника с приглашением для начальства. Подобными видами и неудобствами канцлера Гнинского лучше было не нервировать.
Ко всему прочему, совершенно без предупреждения, во двор заехали непрошеные гости. Пан Михал недовольно сморщил брови. Кавалькаде всадников и телег предшествовали гусары в обязательных леопардовых шкурах и с крыльями во главе с поручиком Семеном Блонским, наглым и спесивым сарматом, который с презрением относился ко всем, стоящим ниже его. Рядом с ним ехал молодой и любезный Якуб Кенсицкий, с другой же стороны – его уже гораздо менее любезный кузен Кшищтоф Кенсицкий. Их сопровождал ксендз Вавжинец Лисецкий в белой рясе ордена цистерцианцев. Телеги сопровождали полтора десятков гусарских челядников-почтовых и несколько измученных солнцем и похмельем, а по этой причине, менее энергичных рыцарей.
– Панцирные чего-то размякли, - заметил Кшиштоф Кенсицкий, гусарский товарищ двадцати с лишком лет, рябой на лице после пережитой в детстве оспы, зато одаренный необычно светлыми, синими глазами.
Семен Блонский ехидно усмехнулся в усы и в качестве приветствия кивнул пану Михалу.
– Мой привет, господа! Вижу, что вы успели не только подружиться с бусурманином, но даже выбиваете сенники, оставшиеся от его побратимов. Разве пристойно нечто подобное солдату, служащему Речи Посполитой.
– Да успокойтесь, сударь, - фыркнул ксендз Лисецкий. – Его милости Пиотровскому приходилось и не такими вещами заниматься во время посольства к туркам. Якобы он посещал султанский лагерь во время неудачного похода подольского чесника, пана Карвовского. Не уважили тогда посольского достоинства,
– Ну, я такого не слышал, чтобы от насилия в зад бусурманели, - Семен усмехался все шире. – Слыхал я, что чесника Карвовского тоже обокрали, так что пришлось домой, в страну, ему пешком возвращаться, а ордынцы сзади его по пяткам розгами угощали. Если так к послу отнеслись, страшно подумать, что сделали его не столь значащим товарищам. И, видно, всю дорогу с ними содомией занимались. Так может от них наш панцирный так поганых полюбил? Ничего удивительного, что с янычарами так братается и приказывает военным после них грязь убирать.
Пан Михал, который пока что лишь зубами скрежетал, слушая оскорбления в свой адрес, потому что гусары разговаривали так, чтобы он их прекрасно слышал, в конце концов не сдержался. Он глухо зарычал и вытащил саблю, выходя из тени. Блонский издевался над ним с самого начала похода, когда узнал, что имеет дело с одним из презираемых по всей Речи Посполитой шляхтичей из бедной Мазовии, так называемым мазовецким мелкопоместным. Пиотровский и вправду принадлежа к бедной и необразованной шляхте, что занималась земледелием и бедствовала на неурожайных землях.
Пан Михал терпеливо сносил грубоватые шуточки, и он вынес бы еще больше клеветы, не мигнув глазом, он ведь привык к ним и умел брать себя в руки. Но Семен Блонский ударил в самую точку, намекая на то, что панцирного насиловали. Никакой шляхтич не мог спустить подобного оскорбления, в противном случае он потерял бы лицо.
– А ну-ка пролай все это еще раз, крысиный язык, а не то испробуешь моей сабли, - прорычал он, быстро выходя против Блонского.
Семен тоже не был молокососом, хотя на несколько лет по возрасту и опыту он Пиотровскому уступал. Не обладал он и подобными ростом и силой, зато славился необычной скоростью и превосходным владением саблей. Она сразу же появилась в его руке, как только пан Михал выступил из тени. Шляхтичу с черным языком не мешал ни тяжелый гусарский панцирь, ни прикрепленное к спине черное крыло. Он пошел на панцирного, смеясь, как будто наконец-то ему встретилось нечто приятное.
– Перестаньте, господа! – крикнул молчавший до сих пор Якуб Кенсицкий.
Самый молодой из гусар считался спокойным и малоразговорчивым. У него были длинные светлые волосы, завивавшиеся на концах, к тому же у него были такие же синие глаза, как и у кузена Кшищтофа. Он выгнулся в своем седле в сторону и махнул рукой, словно таким образом желал сдержать сцепившихся шляхтичей.
Сабли скакнули одна к другой и отразились с металлическим звоном. Это Семен атаковал первым, причем сразу, без какой-либо милости, нанося удар "накрест". Это был страшный рубящий удар, обожаемый польскими фехтовальщиками, так как парировать его было очень сложно, зато он давал возможность плавного повторения или немедленный переход в повторное наступление. Так что сабля шмыгнула снизу наискось, отбитая паном Михалом, она перескочила на другую от него сторону и упала, тоже наискось. Таким образом она исполнила стальной крест, который заставил Пиотровского отступить на шаг. Панцирный ответил несколько неуклюжим наступлением, нацеленным на голову противника, силой трех быстрых ударов чуть ли не забивая того в землю.