Драконовы сны
Шрифт:
— Гнездятся… копья? — с недоуменьем повторил Жуга. — Ты с ума сошел! — он стукнул в борт обеими руками. — Неужели ты не можешь хоть раз помочь мне нормально, по-человечески?
В этот миг сквозь посвист ветра и грохот волн до травника донесся отдаленный звон. Жуга напряг слух.
— Что это?
— Колокол, — ответил тот спокойно, как ни в чем не бывало.
— Что? — травник вскинулся, нахмурил брови. — Какой колокол? Откуда здесь колокол? Мы близко к берегу? Зачем он звонит?
В его голосе проскальзывали
— Никогда, — сказал он, — не спрашивай, по ком звонит колокол. Он звонит по тебе. А потому — просыпайся, Лис. Игра продолжается.
И Олле исчез.
Жуга открыл глаза и сел, растерянно оглядываясь. Размял затекшую ногу, поморщился. Было темно. Корабль мчался в ночь. Сквозь дымчатые перья облаков проглядывали звезды и луна. Злой ветер и не думал утихать, нес брызги, снежную крупу и дыбил волны. Хлопья пены залетали на палубу. На возвышении у кормы светил фонарь, заправленный китовым маслом. За кормовым веслом стоял Хуфнагель и тревожно вслушивался в грохотанье бури. В зубах его теплилась трубка.
— Гальберт! Ты слышал что-нибудь? — окликнул его травник.
— Дык это… вроде, как звонят где-то, — неуверенно сказал тот и так же неуверенно добавил: — А могет, и не звонят, а только блазнит. Ветер потому что. — Он потянул носом воздух. — Ого, и снег кажись пошел! После табаку не сразу почуешь, идет снег или нет. Моя-то дома запрещает мне курить…
— Да помолчи ты!
Ветер на мгновение притих, и травник отчетливо услыхал очередной удар колокола. В оцепенении Жуга взглянул на Гальберта, затем бросился к Яльмару и принялся его трясти.
— Яльмар! Яльмар, очнись!
— А? что? — варяг, еще не до конца проснувшись, завертел головой и пошарил рукой под лавкой в поисках топора. — А, это ты… Чего орешь? Где мы?
— Слушай!
Придерживая хлопающий на ветру плащ, Яльмар перебрался на нос корабля. Долго всматривался в хаос бушующих волн. Удары колокола слышались все отчетливее. С минуту Яльмар молча слушал их, нахмурив лоб и что-то вспоминая, затем лицо его вдруг исказилось пониманием, он охнул и, не глядя под ноги, прямо по телам спящих понесся на корму.
— Маяк! — взревел он, перекрикивая бурю. Оттолкнул Хуфнагеля и навалился на весло, разворачивая корабль. — Это Дуврский маяк! Это мели Гудвина, нас несет прямо на них!
Парус хлопнул и заполоскал. Обвис. Кнорр развернуло, закачало на волне. Гальберт не удержался на скользкой палубе и со всего маху сел на скамью.
— Дык как же… Дык ведь буря, я же…
— Ты остолоп, Гальберт! — рявкнул Яльмар. — За это убивать надо! Я тебе второй раз сам башку прошибу, прежде чем нас затянут пески. Эй, подымайтесь! Подымайтесь! Спускайте парус! Живее, если жить хотите!
Ночь наполнилась
— Что стряслось?
— Не знаю! — крикнул он, запихивая непослушное весло в уключину. — Бьет колокол. Яльмар говорит, что там мель, какие-то пески…
— Пески… Мели Гудвина?! — Вильям сделался лицом белей своих бинтов.
— Да, точно, мели Гудвина, — весло наконец-то встало на место, травник уселся и принялся грести, в меру сил стараясь попадать в общий ритм. Раненая рука заболела пуще прежнего, весло пружинило и вырвалось из рук.
— Мы пропали, — простонал бард, бессильно опустившись на скамью. — Если это так, тогда мы пропали…
— Не хнычь, бери весло! — рявкнул травник. Очередная волна ударила в борт, и брызги окатили их обоих с ног до головы. — Греби, мать твою! Греби!!!
Теперь корабль шел наперерез волне и ветру, качаясь вдоль и поперек. Яльмар передал руль Хуфнагелю, погрозил ему для верности кулаком размером с барабан и тоже сел за весла. Гребли все, даже Герта. Лицо Вильяма покраснело от натуги, толстяк Винцент хрипло ругался через стиснутые зубы. Раненых оставили на попеченье Орге — маленький гном, несмотря на свою силу и выносливость, не доставал до весла. Тила Яльмар тоже отогнал присматривать за Риком.
— Что все это значит? — спросил Жуга у Вильяма. — Что там такое?
— Гудвин сэндс… — мучительно выдохнул тот в коротких паузах между гребками. Вытер о плечо соленые брызги со щеки. — Сэр Гудвин… пожиратель кораблей…
— Что?
— Ничего… Там мель, движущиеся пески. Засасывают все, что туда попадает. Там ежегодно гибнут корабли, оттуда… невозможно выбраться. Там, друг на друге лежат когги и драккары викингов, дромоны… и шебеки рыцарей, рыбачьи баркасы и шнявы, а еще глубже, придавленные их весом… покоятся римские триремы и плоты самых первых мореходов… Там… смерть…
За цветистым слогом барда не сразу улавливался страшный смысл сказанного. Вильям остался верен себе — даже в минуту опасности поэт в нем пересиливал человека. Тем не менее, травник похолодел.
— А кто звонит в колокол?
— Никто. Это плавучий маяк… Уже наверное, третий или четвертый… Не знаю, сколько их было, их все поглотили пески… Раскачивает волнами… Звонит… Предупреждает об опасности… — Вильям на краткое мгновение примолк, затем втихую истерически хихикнул. — Сказать по-честному, Жуга, хоть и не хочется, а только мы — в глубокой жопе.