Драконы

Мартин Джордж Р.Р.

— Мы останемся здесь! — рявкнул Капитан.

Он поволок меня в угол платформы и загнал туда, встав у меня за спиной. Я почувствовала себя уязвимой, стоя так у всех на виду, уязвимой для гнева Короля, для зла, которое могло произойти внизу. Я закрывала своим телом собственного отца, который когда-то называл себя моим защитником, который вставал на мою сторону в ничтожных стычках с моими сестрами, с моей матерью, с моими друзьями. А теперь он стал моим врагом из-за этой истории с Клеппером; он хотел, чтобы все несчастья мира тяжким бременем легли мне на плечи, как наказание за то, что я осмелилась пойти против него.

Все смотрели на жреца. На лице его было написано такое высокомерие, какое может

изобразить лишь жрец, без страха быть осмеянным. Он принял у Короля пустую бутыль из-под спирта и положил ее в деревянный ящик, точно подогнанный под ее размеры. Он развернул темную ткань, которую держал в руках, и с большой тщательностью обрядил в нее Короля. Из чего она была сделана? Ткань казалась бесплотной, словно тень или вуаль, но в ней виднелись какие-то комки и узлы — некоторые расправлялись, некоторые оставались, как на лохмотьях нищих или на одежде людей, избитых плетьми, разрезанной в клочья и слипшейся от крови. Мантия была черной, а может, пурпурной.

Затем, когда ткань была накинута на плечи Короля, в руках жреца остался какой-то странный головной убор, который, видимо, прежде был украшен перьями, и потрепанная маска, похожая на череп или собачью морду, страшная и отталкивающая. Все эти предметы скрыли красоту нашего Короля, так что я могла узнать его лишь по осанке и походке да по спокойствию, отличавшему его от людей, прижимавшихся друг к другу, перешептывавшихся и переминавшихся с ноги на ногу. Его спокойствие, казалось, было материальным, словно дым или запах, и оно распространилось на его придворных, заставило их замереть на месте и превратило в каменные статуи стражников, только что выводивших из комнаты слуг.

Успокаивать меня и Капитана не было нужды, потому что мы и без того стояли неподвижно на своем помосте и едва осмеливались дышать. Мой взгляд отмечал малейшие детали: шевельнувшийся стебель тростника на камнях, блеск света, отраженного от лезвия ножа. Женщина, которую подвели к голове скорпиона, где было больше всего ножей, не шевелилась; я чувствовала, я почти видела, что пугающей неподвижности Короля она противопоставила свое спокойствие, но иное, светлое, прекрасное, разгоняющее страх, наполнявший комнату.

Несколько мгновений в помещении стояла полная тишина. Затем его величество сделал глубокий вдох; воздух вошел через отверстия маски, наполнил его грудь, прикрытую скомканной, неопрятной тканью.

И когда он заговорил, я не узнала его голос. Он был чудовищным, глубоким, этот голос, словно его порождали легкие кого-то другого, не Короля, да и вообще не человека. Эти легкие представляли собой огромные каменные пещеры, полные дыма; стены зала задрожали и, казалось, раздвинулись, когда зазвучал этот голос, и воздух зазвенел от угрозы, которую он нес.

Женщина смотрела на Короля; она не дрогнула при этом звуке, раздававшемся из-под маски, ее не тронула сила, наполнившая помещение и заставившая стонать камни.

А в следующую минуту я уже не видела женщину, не видела, что делает Король-чудовище, потому что тростник на полу с шуршанием и шелестом начал подниматься, ножи, блеснув, со стуком вставали торчком: некоторые — на острия, некоторые — на рукояти.

Затем они подпрыгнули, и у меня перехватило дыхание, но они не обрушились на нас. Те, что были разложены у головы скорпиона, сомкнули лезвия и принялись расти и звенеть друг о друга; те, что лежали на спине, подскочили, образовав дугу, и начали покачиваться. Стебли тростника переплелись, образовывая смутную фигуру: крокодилья голова, мускулистые плечи, мощные задние лапы, между ними — огромное брюхо, пока еще плоское. У основания помоста, на котором я стояла, возник хвост, усаженный ножами, — они шевелились и звенели, затем встали на места, и травяная шкура начала разглаживаться, отливая зеленым. Существо, занимавшее

полкомнаты, ожило, виден был пульс, порожденный огромным волшебным сердцем, бившимся внутри чудовища, бока его то вздымались, то опускались при каждом выдохе. Оно, казалось, готово было сорваться с места, и его сдерживал — едва сдерживал — лишь голос Короля, звучавший из-под маски.

Когда превращение закончилось, тварь поднялась и села, и голова ее оказалась почти напротив меня; люди казались игрушечными фигурками рядом с ним, и пастушка была самой крошечной. От макушки до кончика хвоста чудовища тянулся ряд остроконечных ножей, превратившихся в позвонки, и когти у него были остры как бритвы. Множество зубов не помещалось в пасти, два нижних высовывались и торчали вверх, еще два верхних нависали над нижней губой, покрытой сверкавшей чешуей. Из ноздрей его вырывался зловонный пар, и существу, казалось, было безразлично, что ни придворные, ни солдаты не могут дышать. Все внимание напрягшейся твари с могучими лапами и ослепительно-желтыми глазами, как внимание кошки, завидевшей воробья, было приковано к стоявшей перед ним женщине. С моего места мне казалось, что она стоит между его двумя торчащими вверх блестящими клыками, словно жрец между двумя свечами.

Король что-то произнес, и тварь дохнула на женщину. Та моргнула, но и только; одежда ее спереди начала тлеть, прядь волос вспыхнула и, превратившись в горсточку белого пепла, упала на корсаж. Она безмятежно смотрела на ряды зубов — мы все смотрели, потому что в темном помещении они горели огнем, подобно факелам, — на язык, золотистый, изогнутый, потрескавшийся. Трещины были алыми и светились, словно уголья.

Король окончил свою кошмарную утробную речь. Гигантская ящерица ухмыльнулась, а может быть, она просто готовилась заглотить добычу. Она не бросилась вперед, как кошка, не стала играть со своей жертвой; одним движением она сцапала женщину, и мгновение спустя половина тела уже торчала у нее изо рта; еще мгновение, и несчастная исчезла, а тварь запрокинула голову, чтобы протолкнуть ее в горло, как делает птица, набрав в клюв воды. Шея твари раздулась, как будто она хотела показать нам, как движется добыча по ее узкому длинному пищеводу. Огненный язык коснулся чешуйчатых губ, кожа натянулась и обмякла, и раздался звук, которого я никогда не забуду — ящерица сглотнула, наслаждаясь поеданием жертвы, и опаленная плоть скользнула в ее желудок.

Капитан зашипел так сильно, что я почувствовала, как на шею мне брызнула слюна.

— Вот что бывает с девчонками, которые не выходят за того, за кого им приказывают!

Однако он дрожал от страха, а я была спокойна. Чушь, подумала я. Как будто сам Король устроил это представление только для меня, дочери одного из своих многочисленных воинов! Но я все равно была потрясена ужасом, происшедшим у меня на глазах, видом отца, брызгавшего на меня слюной. До меня дошло, как он разгневан; я поняла, какое это чудовищное безрассудство — отвечать отказом на требование Короля или отца. Я все-таки усвоила его урок: как бы ни был разозлен Капитан тем, что я отказала его глупцу-солдату, но, когда он узнает остальное, меня ждет нечто гораздо более страшное.

Но времени для размышлений не было: тварь подпрыгнула и попятилась, словно ее пронзили копьем. Изо рта у нее вырвался язык пламени; какой-то солдат загорелся и отлетел прочь, затем покатился по полу и рухнул в яму. Но о нем тут же забыли, потому что ящерица согнулась пополам, снова распрямилась и подняла голову к потолку, угрожающе нависая над нами. Она прыгала и била хвостом, рычала, плевалась огнем и дымом. Она рухнула на пол, извивалась и корчилась, одним взмахом хвоста разнесла колесо, обломки которого загорелись, выплюнула огненный шар, врезавшийся в стену и взорвавшийся. На стене осталось огромное черное пятно.