Драматическая миссия. Повесть о Тиборе Самуэли
Шрифт:
— Противничек-то, видать, совсем ошалел!
— Тю-тю! Гляди, ну и детина…
Между колючей проволокой, на «ничейной» земле появился высоченного роста русский солдат. Он был уже немолод. Седина поблескивала в его волосах и густой окладистой бороде, аккуратно расчесанной на две стороны. Он что-то громко говорил, обращаясь к венгерским солдатам, и, хотя смысл речей был непонятен, весь его облик располагал, внушал доверие. Большой, широкоплечий, молодым он казался отцом, а тем, кто постарше, — братом. Размахивая белым платком, солдат просил выслать для встречи с ним кого-нибудь понимающего по-русски. К нему
Венгерские солдаты не остались в долгу и щедро одарили русского: не успел он опомниться, как у него в руках оказались котелок с мясом, буханка хлеба, пачки сигарет и фляга вина. Солдат бережно сложил все эти сокровища на землю и протянул Тидинаку, в смущении и растерянности стоявшему перед ним, свою огромную пятерню. Тидинак беспомощно оглянулся, словно спрашивая совета у товарищей, и вдруг схватил протянутую руку. Минуты две солдаты трясли друг другу руки с такой силой, что на впалой груди Тидинака подпрыгивала и плясала малая серебряная медаль с изображением Франца-Иосифа. Совсем недавно получил ее Тидинак за то, что убил четверых русских.
Раскатистое «ура» грянуло на русской стороне. У венгров поначалу слышались кое-где громкие смешки, возгласы изумления. Но вот, все нарастая, загремели аплодисменты. Русский солдат трижды поцеловал венгерского сержанта — в губы и в обе щеки. Тидинак повернулся и, высоко поднимая ноги, зашагал к своему батальону. Лицо его было блаженно умиротворенным. Кое-кто даже готов был поклясться, что сержант неловким движением смахнул предательскую слезу с кончика усов.
А русский все продолжал стоять. По православному обычаю, сложив три пальца, он размашисто и степенно перекрестился. Потом бережно стал подбирать с земли солдатские подарки.
Венгерские солдаты, внимательно наблюдавшие за каждым его движением, снова громко захлопали в ладоши, словно провожали со сцены любимого артиста.
— Пей на здоровье, отец! — кричали ему по-венгерски. — Пусть льется вино, а не кровь!
— Цум воолзайн! [6]
— Помоги тебе бог вернуться домой живым и невредимым!
— Пошли бог нам всем того же! — пророкотал чей-то густой бас.
А в тот самый момент, когда солдаты враждующих армий, охваченные порывом пасхального всепрощения, желали друг другу добра и удачи, капитан Мапаши со злобой выслушивал сбивчивые объяснения кадета Шпрингера. Капитан сегодня даже отважился выйти на передний край окопов — он, который никогда не вылезал из укрепленного блиндажа, расположенного для пущей безопасности на том берегу ручья!
6
На здоровье! (нем.).
— Позвольте доложить, — торопливо, словно оправдываясь, говорил Шпрингер, — этот русский, безоружный, сказал «Христос воскресе!» и принес подарок — крашеные яйца… Что было делать, господин капитан? Надо быстро принимать решение, а господа офицеры, как назло, все исчезли. Наверно, ушли за указаниями. Ну, мы тоже подарили кое-что, пусть русские не подумают, что венгры скупой народ…
Кадету пришлось прервать свои объяснения — лейтенант Яус привел Тидинака.
Но
— О чем же вы беседовали на их… собачьем языке? — презрительно спросил он, не поднимая головы.
— Господин капитан, дозвольте доложить. Русский сказал: и мы и они христиане, потому ради светлого Христова воскресенья они решили не стрелять. Даже если мы будем ходить перед ними во весь рост.
— Что вы ответили?
— Я… я сказал… — Тидинак закашлялся, потом долго мялся, переступая с ноги на ногу, и наконец заговорил: — Господин капитан, дозвольте доложить, дозвольте покорнейше доложить! О таком в уставе ничего нет. И в регламенте — ни слова. Так что я по своему разумению… Я, значит, говорю… Гм-гм… Ну, и мы поступим так же.
— На место! — гаркнул Мацаши и, обращаясь к стоявшим за его спиной офицерам, добавил, понизив голос: — Никакой паники, господа! Эти русские горе-вояки просто выдохлись…
А русский солдат все стоял на нейтральной земле и гордо держал в поднятых руках подарки. Он поворачивался то к своим окопам, откуда неслось «ура», то к венгерским. Наконец, он трижды низко поклонился, видимо желая выразить венграм благодарность за их доброжелательность и щедрость.
Капитан Мацаши подбоченился.
— Всыпать, да хорошенько! — бросил он. — Чтоб вовек не забыли нашей доброты.
Окружавшие его офицеры бросились исполнять приказ. Кто на фронте посмеет ослушаться командирского приказа? И унтер-офицеры четко передавали по цепи команду.
— Фёиер! [7] — топорща усы, фальцетом скомандовал второму взводу Андраш Тира и торопливо поднес к глазам болтавшийся на груди бинокль.
Раздался сухой треск — первый залп, — и русские, сидевшие на брустверах, попрятались в укрытия. Лишь несколько серых бугорков остались недвижимо лежать на мешках с песком. Навсегда остались.
7
Огонь! (нем.).
А тот, на нейтральной земле, услышав выстрелы, повернул к венграм изумленное лицо и, сделав два нетвердых шага, покачнулся. Потом упал, зацепившись полой шинели за колючую проволоку. Тира в бинокль видел все. Красное вино прерывистой струйкой вытекало из фляги. В большой луже плавал котелок, рассыпались окровавленные пачки сигарет…
Тира опустил бинокль. Покосившись на своего адъютанта, он ручищей пригнул ствол его винтовки.
— А вы не устраивайте-ка балаган! Сумасшедший!.. — прошипел он.
— Нужно бы еще выше! — стиснув зубы, ответил Тибор. — Прямо в безжалостное небо!
— Вижу, куда патроны тратите! — проворчал фельдфебель. — Или жить надоело?!
Вечером Тибор лежал в землянке на тряпье, рядом с командиром второго взвода фельдфебелем Тирой. Их ложа разделяли лишь солдатские сундучки, что стояли посреди устланной соломой землянки, и служили столом и гардеробом. На одном из сундучков тускло горела свеча.
— Ну и стадо баранов!.. — возмущался Тибор. Все в нем клокотало от негодования. — Не просто стреляли, а хладнокровно целились…