Драйв Астарты
Шрифт:
– А при коммунизме, – заметил Эсао, – тебе бы не пришлось думать про деньги.
– Это не важно, – Флер махнула рукой, – Коммунизм это просто такой инструмент распределения, наподобие шведского стола. Чем тратить свои силы и время, чтобы сосчитать, кто чего и сколько сожрал, экономически выгоднее взять денег за вход.
– Но при коммунизме не берут денег за вход, – возразил он.
– Берут от каждого по способностям, а это то же самое, – отрезала она.
– Почему ты все переводишь на деньги? – возмутился тиморец.
Флер улыбнулась,
– Прикинь, бро: деньги, по определению, всеобщий социальный эквивалент ресурса. Я имею в виду материально-коррелированные деньги, а не псевдо-деньги, из кредитно-финансовой экономики стран 1-го мира. Так вот, когда имеешь дело с обществом, надо пересчитывать все материальные и информационные блага на деньги. А иначе, как ты будешь составлять бюджет и подбивать баланс?
– А у Ефремова в ЭВК, Эру великого кольца, обходятся без денег! – сказала Стэли.
– Ага, щас, – фыркнула Флер, – Я читала «Туманность Андромеды». Там все четко. В качестве денег – эрги. В смысле, единицы энергии. По ним все и считается.
– Но это же там не главное!
– Ну да, – Флер кивнула, – Можно также считать в джоулях, или в электрон-вольтах.
Стэли, от избытка чувств, ударила кулаком по полу.
– Я не о том! Как ты не заметила, если читала!? Главное, это люди, справедливость и чистота в отношениях, доверие друг к другу, и стремление вверх к… К…
– К звездам? – договорил Оскэ, – В смысле, в космос?
– Нет… В смысле, не только… Стремление вообще вверх.
– Вообще? Типа, мифологически? Из серединного мира в верхний мир?
– Нет! При чем тут мифы? Вверх – это… Неужели непонятно?
– Извини, гло, – Оскэ развел руками, – Пока непонятно. Сварю-ка я ещё какао…
– А мне не только это непонятно, – сообщила Флер, – Мне непонятно: как у Ефремова появилась система двадцатилетнего педагогического прессинга? На фиг она нужна?
– В книге же все объяснено, – заметил Эсао, – Надо сформировать человека.
– Какого человека? В чьих интересах? – мгновенно отреагировала Флер, – Знаешь, бро, какая фраза врезалась мне в мозги, когда я читала «Туманность…»? Я запомнила её дословно: «Учитель – в его руках будущее ученика». И это там сказано об учениках, которым уже по 17 лет! Это мои ровесники, понимаешь? В таком возрасте обычный современный человек может организовать собственную семью и ферму, работать на технологичном производстве, заниматься бизнесом, управлять кораблем и флаером, целенаправленно обращаться с боевым оружием! А его судьба – в чьих-то руках?!
– Это же будущее, – напомнил тиморец, – Там техника сложнее…
Флер резко провела в воздухе ладонью, будто перечеркивая что-то.
– Не говори мне про технику! Современный человек постоянно имеет дело с новой техникой, и ему постоянно приходится учиться. Учиться, бро! А не воспитываться!
– Попробуй, отдели одно от другого, – возразила ей Стэли.
– Легко! Учиться – это о том, что ты сможешь делать, выучившись, если захочешь, а воспитываться – это о том, что ты должен будешь делать, воспитавшись! Ты должен,
– Но учитель не будет этим злоупотреблять! – воскликнул Эсао.
– Такой прессинг уже сам по себе злоупотребление, – твердо сказала Флер.
– Почему ты говоришь «прессинг», а не «воспитание»? И почему ты так уверена, что учитель воспитывает в неправильную сторону?
– Изоляция воспитуемого под властью педагога с младенчества до возраста половой зрелости – это вивисекция мозга, – ответила Флер, – Это мясорубка, перемалывающая людей в фарш из человеческого мяса, в котором здоровые биосоциальные программы стерты и поверх них написаны морализаторские фантазии воспитателя. Среди этих фантазий-императивов, самым антигуманным и самым социально-опасным является императив: жертвовать своими естественными интересами и даже самой жизнью для поддержания политической власти группы, нанявшей педагога определенного типа.
Оскэ аккуратно разлил горячий какао по кружкам и прокомментировал:
– Мы прослушали фрагмент речи Угарте Армадилло директора Конвента, перед Революционным Трибуналом в 1-м году Хартии, по делу: «О контрреволюционной неоколониалистской деятельности в школах-интернатах для туземцев Океании».
– Я в 5-м классе писала реферат по экоистории про это дело, – пояснила Флер.
– И чем там кончилось? – поинтересовался Эсао.
Меганезийка молча нарисовала пальцем в воздухе круг и поставила точку в центре. Изумленная Стэли переспросила:
– Что, расстреляли учителей?
– Ага… – Флер кивнула и уточнила, – …Всех. А ещё всех попечителей и спонсоров.
– О, черт! И ты считаешь, что это правильно?!
– Я считаю, что в той обстановке ничего другого было не придумать. Прикинь: все приходилось решать быстро. Ликвидировали старую школу, а потом импортировали школьных преподавателей с постиндустриальными взглядами, и быстро получили эффективную базовую школу с коротким учебным циклом. Ничего лишнего.
– Революция, она такая, – авторитетно добавил Оскэ, – Она не шутит. Сейчас бы этих педагогов гуманно загнали на Южный Полюс, убирать снег. Его там много…
– Если они были за эксплуататоров, тогда все правильно, – сказал Эсао, – но среди них могли быть и прогрессивные…
– Не могли, – перебила Флер, – Эти педагоги прививали ученикам жертвенность. Культ жертвы, это основа неоколониализма. Туземец должен принести в жертву интересам колонизаторов себя, свою семью, свой образ жизни. То же и при феодализме. А при любой системе, служащей интересам жителей, эта жертвенность абсурдна. Ради чего жители будут жертвовать собой? Или ради кого? Наоборот, все остальное должно, в случае альтернативы «или – или», приноситься в жертву ради их благополучия. И это касается каждого жителя. Если одним жителем пожертвовать ради остальных, то эти остальные окажутся, как минимум, эксплуататорами, а может, вообще людоедами.