Дремеры. Изгнанники Зеннона
Шрифт:
Прежде чем встать на колени и произнести положенную молитву, я сняла с руки кошелек. На свадьбу было всегда принято приносить пожертвования, но, когда я назвала сумму Нелле, та в изумлении подняла ухоженные брови, однако, спорить не стала. Не колеблясь, я высыпала все йармины в ящик для пожертвований, где в основном лежали мелкие серебряные монеты и фиолетовые рандии в серебряных оправах.
Я надеялась, что после такого щедрого пожертвования мне станет легче, что воспоминания о рыжеволосом Тэне и его матери перестанут так остро колоть меня. Я много раз думала о том, чтобы обратиться к Служительницам,
Стараясь не помять платье, я опустилась перед статуей Деи на колени и склонила голову. Цепочки тиары соскользнули с плеч и легким холодком коснулись щек. Невеста просила благословения у Деи на добрый брак и здоровых детей. Я знала слова молитвы наизусть, но теперь, когда пришло время ее озвучить, я не смогла заставить себя их произнести. Где-то наверху Хейрон произносил свою молитву Зеннону, гости вместе с Матерью-Служительницей молились Серре и Иалону, а я тонула в тишине, которую едва нарушало потрескивание свечей.
Несколько раз я пыталась начать молитву, но все звуки словно рассыпались в труху, стоило открыть рот.
Я могла солгать окружающим, но не могла солгать Дее.
После долгого, глубокого молчания я начала шептать, чувствуя, как по щекам потекли горячие ручейки слез:
– Прошу тебя, Дея, услышь меня. Я знаю, что недостойна твоего милосердия. Но мне больше некого просить. Я не знаю, что делать. Я не хочу этой свадьбы, но другого пути нет. Сейчас я должна буду выйти и перед всеми, перед Зенноном отдать свою жизнь нелюбимому человеку. Если только есть хоть какая-то возможность избежать этого, прошу, покажи мне ее.
Вытерев слезы, я встала, глубоко поклонилась Дее и на нетвердых ногах вышла из придела. Меня уже, наверное, заждались, но я решила зайти в уборную в дальнем конце храма, чтобы смыть следы слез.
Сверху, с лестницы, донесся гул голосов. Видимо, гости во главе с Матерью-Служительницей заканчивали молитву. Чутко прислушиваясь, я заторопилась дальше по коридору. И так сосредоточилась на том, чтобы не наступить на подол, что не сразу почувствовала, что что-то не так.
Запах дыма.
Замерев, я попыталась понять, не показалось ли мне. Может, это просто свечи… Нет, пахло жженой бумагой и чем-то копченым. Меня бросило в жар, потом – в холод. Я начала лихорадочно осматриваться в поисках источника и заметила чуть приоткрытую дверь книжницкой, где хранились книги Закона и Толкований.
Я не стала никого ждать, а, подхватив подол платья одной рукой, бросилась к двери. Рывком открыв ее, я замерла на пороге.
Все стены помещения были покрыты стеллажами с книгами – от пола до потолка, в середине стоял стол с бумагами и поминальными записками, а перед ним на треножнике – чаша для сожжения записок. Именно из чаши поднимался противный беловатый дым, а рядом стоял Кинн в серо-синей праздничной форме с серебряными пуговицами.
И сжигал
Увиденное было настолько абсурдно, что я просто уставилась на ошеломленное лицо Кинна и оторванные страницы в его руке.
Кинн сжигает книгу Закона.
Сердце замерло, словно его сжала железная рука. Кинн в замешательстве смял страницы.
– Разве ты не ушла? Где Служительницы?
Я была настолько потрясена, что даже не попыталась ответить.
«Всякое неуважение к символам Закона, коими в первую очередь являются книги Закона, должно быть наказано по всей строгости», – так гласил Закон, оставленный нам Первыми. С наказанием каждый город определялся сам. Раньше в Зенноне за это пожизненно сажали в тюрьму. Теперь это означало изгнание.
Мне показалось, что за спиной послышались тихие шаги, и, не раздумывая, я бросилась к чаше, зашипев Кинну:
– Туши! Давай же!
Ни воды, ни песка – ничего в книжницкой не было. Видимо, записки обычно прогорали сами собой. Я была готова затушить огонь своим подолом, когда Кинн наконец скинул свой френч и набросил на чашу.
Кто-то вошел в книжницкую и тихонько охнул.
– Что случилось?
Сестра Аннека. На пару сердцебиений я примерзла к месту. Видимо, она спустилась за мной и почувствовала запах дыма. В тот же миг я осознала: если я выдам Кинна, никто, даже Утешитель, не сможет ничего поделать. Каратели тут же вынесут приговор. Метнув в Кинна предупреждающий взгляд, я сделала испуганное лицо и стремительно обернулась:
– Книга Закона горит! Мы пытаемся ее потушить.
Сестра Аннека испуганно посмотрела на чашу, на Кинна, потом на меня. Спиной я почувствовала, как напрягся Кинн. Не хватало еще, чтобы он сейчас чего-нибудь наговорил. С преувеличенным отчаянием я воскликнула:
– Скорее, позовите кого-нибудь!
Сестра Аннека кивнула и, взметнув подол бледно-серой мантии, стремительно вышла.
– Что ты делаешь? – медленно, с ноткой угрозы спросил Кинн. Я повернулась к нему, и меня пронзил взгляд серых, словно затянутых тучами, глаз. От обычно холодного и отстраненного выражения лица не осталось и следа, – Кинн был в ярости. Внутри у меня всё затрепетало, но я спросила, с негодованием и вызовом:
– Это ты что делаешь?
Когда Кинн не ответил, продолжая сверлить меня взглядом, я не выдержала и заговорила, стараясь сдержать накативший на меня ужас:
– Мне всё равно, что ты задумал, но сейчас перед всеми ты скажешь, что спустился в уборную, а на обратном пути почувствовал запах дыма. Ты бросился в книжницкую. В это время я выходила из придела, увидела тебя, и последовала за тобой. Мы стали тушить книгу. Точка.
Кинн покачал головой, темно-русые пряди упали на лоб, и хрипло сказал:
– Нет. Когда они придут, я во всем сознаюсь. Скажу, что ты ошиблась.
– Нет!
Во мне вдруг горячим ключом забила злость, и неожиданно для самой себя я сказала:
– Если ты признаешься, тогда у всех на глазах я порву еще одну книгу Закона.
Глаза Кинна потрясенно расширились, и он спросил севшим голосом:
– Что?
Чувствуя безрассудную уверенность, я повторила:
– Если ты признаешься, я подойду к этому столу, возьму книгу Закона и порву ее у всех на глазах.