Дренг

Борчанинов Геннадий

Он, видимо, ожидал, что я начну спорить. Но мне тут спорить было не с чем. Я прекрасно знал, как это бывает, и сам не раз видел подобных новичков, поскорее рвущихся убивать.

— Кого нужно, того слава сама найдёт, — буркнул я.

— И верно! — закивал Кнут. — Как норны сплели, так и будет. Главное, честь блюди.

— Ха, здорово ж тебе этот сакс мозги вправил! — засмеялся Торбьерн. — Ты бы раньше так не сказал!

— А я не помню, какой я раньше был, — сказал я.

— Вот теперь-то точно видно! — хмыкнул Вестгейр. — А то всё в бой рвался, да с кем

покрепче. Оно желание-то хорошее, достойное, а видишь, как вышло-то.

— Хочешь научиться чему-то, бейся с сильным противником, — хмуро произнёс хёвдинг, услышавший нашу беседу. — Только тут, в Нортумбрии, сильных нет. Зато хитрых полно.

Я покосился на него, очевидно, самого опытного викинга на всём корабле. Тоже верно. Пиная слабых, невозможно чему-то научиться.

Как я понял, тут вообще у каждого мужчины, кроме очевидных роста, силы, возраста и прочих параметров, имелись ещё три принципиально для меня новых. Слава, честь и удача. Все из них пусть и были неосязаемыми, но всё равно считались неотъемлемой частью воина. Каждый поступок немедленно взвешивался на весах общественного мнения и признавался честным или нечестным, причём это очень сильно отличалось от знакомой мне гуманистической морали.

Удача тоже несколько отличалась от привычного мне представления, здесь она распространялась не только на самого человека, но и на тех, кто жил и сражался рядом с ним, так что все желали ходить под рукой удачливого хёвдинга или ярла, а от неудачливых бежали, как от огня.

Ну и слава. Каждый мечтал совершить какой-нибудь славный поступок, войти в легенды. Хвалиться и хвастаться было не стыдно, наоборот, тебя бы очень сильно не поняли, если бы ты скромно промолчал после какого-нибудь подвига. Служи по уставу, завоюешь честь и славу.

— Почти вышли к устью, — сообщил хёвдинг Кетиль.

За рулевым веслом его сменил кормчий, старый Гуннстейн. Река становилась всё шире, ивняк на берегу постепенно редел, сменяясь покатыми берегами с жёлтой травой и галькой.

— Кетиль, погода-то портится, — сообщил кормчий.

— Проклятое место, — проворчал хёвдинг, возвращаясь на корму. — Надеюсь, Рагнар нас дождётся. Не хотелось бы опять остаться с саксами один на один.

— Проскочить бы в прилив, — произнёс Гуннстейн.

Наш кораблик вышел из устья реки в серое море, соединяющееся на горизонте с точно таким же серым небом, которое стремительно темнело. Заморосил дождь, забираясь холодными каплями за шиворот, и я зябко поёжился, хотя никто вокруг даже внимания не обратил. Нашу лодку начало изрядно качать на волнах, которые набегали одна за другой, разбиваясь о форштевень, над которым нависала грубая деревянная голова чудовища.

Я раньше качку переносил легко, без проблем переживая речные и морские прогулки на теплоходах и катерах, но сейчас мне вдруг стало не по себе, и обед подкатил к горлу. Скорее даже не от качки, а от осознания того, что мы выходим в море на столь примитивном судне, и что от морской пучины меня отделяют доски толщиной в несколько сантиметров, даже не скреплённые гвоздями.

Серые волны разбивались о

такой же серый галечный пляж, дыбились пенными бурунами на камнях и превращались в невесомую морось, постоянно висящую в воздухе, и от которой всё мгновенно покрывалось влагой.

— Вон они! Вижу корабли! — воскликнул Кьяртан.

Я вгляделся в дымку над водой, пытаясь тоже разглядеть их, но кроме тонкой полоски тумана, скрадывающей горизонт, не видел ничего.

— Зря мы сейчас попёрлись, — сварливо произнёс Гуннстейн. — Будет шторм, потрохами клянусь.

Ветер пока просто поднимал рябь на воде, но у меня не было ни одной причины не верить старому кормчему. Гуннстейн, судя по его виду, провёл в море больше, чем многие из нас вообще жили на свете.

— Хватит скулить, Гуннстейн, — оборвал его Кетиль. — Ты знаешь, что по округе уже рыскают войска Эллы. Мы и так слишком задержались.

Корабль повернул на север и пошёл вдоль берега, иногда забирая чуть мористее, чтобы обогнуть отмели и песчаные банки. Мы обходились без лоцмана, Гуннстейн, похоже, неплохо знал эти места.

— И что потом? — тихо спросил я у Торбьерна.

— Не понял, — сказал он.

— Ну, когда присоединимся к Рагнару, — пояснил я.

— Он конунг, он решит, — пожал плечами кузен.

— Сколько у него кораблей? — спросил я.

— Два, — усмехнулся Торбьерн.

— Его и наш? — удивился я.

Для меня было просто немыслимо, что легендарный герой отправился грабить Англию всего с двумя кораблями, один из которых — просто деревянная скорлупка с двумя десятками воинов на борту.

— Нет же, у него два лангскипа*, куда больше нашей снекки*, — отмахнулся Торбьерн. — Мы к нему так, за компанию прибились, уже здесь. С удачливым конунгом и поход будет удачливым!

— Не каркай, скальд, — грубо оборвал его хёвдинг Кетиль. — Дома будешь песенки складывать.

Ветер и в самом деле начал усиливаться. Порывы его грубо хлестали по лицу, словно мокрой тряпкой, раз за разом окатывая снекку и всех нас холодными брызгами.

Я наконец сумел разглядеть два корабля впереди, от вида которых у меня захватило дух, будто я вновь был мальчишкой и вдруг увидел во дворе девятьсот одиннадцатый «Порш». Изящные обводы лангскипов напоминали о каком-то музыкальном инструменте, каждая линия была выверена и вытесана с невероятной точностью, оба драккара великого конунга казались хрупкими и изящными, но в то же время сильными и опасными, как умелая охотничья борзая, способная растерзать любую добычу.

Оба корабля ощетинились вёслами, вдоль бортов виднелись круглые щиты с металлическими умбонами посередине, резные драконьи головы грозно смотрели в сторону разбушевавшегося моря. Величественные и прекрасные, лангскипы боролись со стихией. Поднявшийся ветер упрямо гнал их в сторону берега. Прямо на скалы.

Мы, как завороженные, следили за кораблями Рагнара, чуть не позабыв о собственном, и из созерцания нас вывел гневный окрик хёвдинга Кетиля.

— По местам! Вёсла за борт, троллья отрыжка! Живее! — прорычал он так, что, казалось, затряслась мачта.