Дрессировщик. Приручение
Шрифт:
— Я не буду мучить тебя подробными расспросами. Понимаю, что есть вещи, которые легче забыть. И говорить о них нужно со специалистами, в лучшем случае, уж точно не со мной. — Как ни странно, остатки хмеля из головы выветрились, будто и не было вечерних возлияний. Сознание ясное и острое, будто на встрече, к которой неделю готовился. Правда, к этому разговору никакие предварительные наброски и замыслы не помогли бы. Плохо себе представлял, насколько все было плохо.
Женя в ответ лишь вздохнула и опустила глаза. Губы поджала. Видимо, собиралась давать очередной
— Ты мне просто скажи: тебя там к чему-то принуждали, в этом гребаном интернате? Заставляли что-то делать… непотребное?
— Хм.. — Злая, кривая усмешка вылезла. Взгляд у девушки загорелся недобрым огнем. — Да весь этот дурдом, который интернатом называется, сплошное насилие и издевательство над человеком! С первой же минуты людей корежит и ломает! — Её пальцы слегка подрагивали, отражая волнение. Казалось, что зубы вот-вот заскрипят…
— Это понятно, Жень. Но ты ведь знаешь, что я совсем не об этом спрашиваю.
— А о чем? Конкретнее выражайтесь! Мне сложно угадывать. — Откровенный вызов. Это она таким образом начала защищаться. Смешно и совсем еще по-детски. Было бы смешно, если бы не тема разговора.
— Хорошо, — он слегка сменил позу, отодвинулся дальше, чтобы видеть каждую реакцию, — спрошу конкретно. Тебя заставляли заниматься сексом или чем-то, с ним связанным?
— Нет. — Огорошила. Обрадовала, конечно, тем, что самого страшного с девушкой не случилось. Но вопросов добавила, значительно.
— Тогда… Жень, я рад, что тебя никто не насиловал. Честно. Иначе, сейчас же собрался бы и поехал, чтобы поубивать там всех, к черту, а потом спалить. И ничего бы мне за это не было. — Он впервые, кажется, был настолько искренен в разговоре с девчонкой.
— Да бросьте вы, кого там убивать? Все уже выросли и ушли сами. А новые, наверняка, тоже грешат, да вот мне-то они ничего плохого не сделали. — Вот и увидел Суворов, как со стороны выглядит злой и неприкрытый цинизм. И насмешка, и издевка… Женя сейчас показалась чужой и незнакомой. Такой, как обычно все представляют себе детдомовцев — злых, неприятных, вызывающих зверьков. Игорю пришлось переварить этот новый образ. Привыкнуть к нему. И лишь потом увидеть: снова обороняется, неприкрытым, едким вызовом пытается отпугнуть от того, что болит.
— Объясни, пожалуйста. Я сейчас реально потерялся. И все больше растет желание поехать и разнести эту шарашку. А потом добраться до твоих родственников и вытрясти душу из них, за то, что позволили тебе оказаться в каком-то дерьме непонятном. Они, вообще, думали, как ты живешь там?! — Он очень себя сдерживал, чтобы не заорать. Особенно, когда вспомнил о ее живых родителях… Одна нецензурщина на язык просилась.
— Не надо. Пожалуйста. Никого трогать и обижать не надо. Пожалуйста, прошу вас. — Безжизненный голос тронул больше, чем слезные мольбы и вопли. Но Женя этого не заметила, продолжала уговаривать. — Они ни в чем не виноваты. Особенно — мама с папой. Им же в голову не придет, что… В общем, откуда взрослым знать, что дети бывают хуже любого скота? Взрослые об этом никогда не догадаются.
— Оттуда, Женечка. Они обязаны
— Да бросьте вы! Игорь Дмитриевич, даже смешно… Вы вот, например, тоже давно паспорт получили. А ведь не думали раньше, да?
— А у меня детей нет, между прочим. И в интернат их у меня никто не забирал. Кстати, заметь, и ты у меня живешь, а не отправлена обратно. Хоть я и не знаю всего, что там творится, но хватило ума понять, что даже в моем холостяцком доме тебе будет лучше. — Припечатал. Не жалея о том, что ей не понравится такая постановка вопроса. Но иначе — никак. Девушка не должна была равнять его со всеми другими взрослыми, которым и дела не было до ее бед и забот.
— Игорь Дмитриевич, я вас очень прошу, не нужно ничего говорить о моих родных, ладно? — Удивительно, как девчонка играла интонациями. Только что горела, возмущалась, потом бросала вызов, и вот — очень тихим и спокойным, почти ледяным тоном попросила не трогать ее родичей. До того убедительно, что Игорь проникся. Не захотел спорить, а ведь было что предъявить… Да и убить мало, если по-хорошему. А с другой стороны, зачем девочке выслушивать претензии в сторону тех, кто ее саму обидел и обездолил? И без того, проблем в ее жизни хватало…
— Хорошо. Я тебя понял. Предкам твоим когда-нибудь, все же, в глаза посмотрел бы… Или так, без переглядок, просто по мозгам настучал. Но ты не должна страдать от этого, согласен.
— Спасибо вам. Правда, мне очень неприятно, когда вы так о них отзываетесь… — Очень искренне поблагодарила. Даже руки прижала к груди, невольно привлекая к ней внимание.
— Не за что. Но вот другое меня волнует намного больше. Очень волнует, Жень…
— Мне кажется, вам за меня вообще не стоит волноваться. Все ведь хорошо сейчас, правда. Эти годы, что у вас провела, были лучшими в моей жизни. Большего и не нужно, можете мне поверить.
— Ага. Конечно. Сейчас расплачусь от умиления. Ты вот скажи мне, драгоценная, как дальше жить собираешься?
Девушка нахмурилась в недоумении.
— В каком смысле? Как раньше жила, так и дальше буду.
— Ну, раньше ты маленькой была, несовершеннолетней. Многих вещей и знать было не положено. А теперь взрослеешь… — Сделал паузу, долгую и многозначительную, в надежде, что она сама додумает, о чем речь.
— И что теперь? У меня должно вырасти что-то еще, рука там, или голова? Я и не понимаю, о каком взрослении речь идет. Как жила, так и живу, разницы не замечаю…
Игорь чувствовал себя если не идиотом, то близко к этому: сложно было подобрать слова, чтобы не обидеть девушку, не разбередить старые раны, и в то же время разобраться со всеми проблемами, что неожиданно прорисовались.
— Ты замуж собираешься когда-нибудь, детей заводить, семью полноценную?
— Нет. — Отрезала, коротко и внушительно. И головой мотнула несколько раз, для большей убедительности.
— Шикарно просто! А что будешь делать? В монастырь пойдешь? Или в какое-нибудь общество мужененавистниц? Станешь новой Кларой Цеткин или еще какой страшилой?