Древнее сказание
Шрифт:
Первым пал старый князь, пронзенный копьем. Дравшийся рядом с ним Обр уложил немало врагов, но и он был убит. Неприятель не щадил никого, даже женщин, кроме тех, которых намеревался забрать с собою… Он торопился разыскивать княжеское добро, боясь, чтобы кто-нибудь из своих же не успел до времени подпалить усадьбу… К утру двор был завален трупами и дымился от испарявшейся крови… Общей участи не избежали и изменники, так предательски поступившие со своим господином: тела их валялись тут же…
Опьяневшие от резни дикари кричали и пели, радуясь легкой победе.
Сыновья
Они лишь теперь заметили, что Бумир и другие Лешки, до сих пор бывшие их сторонниками, куда-то исчезли.
Тогда они поняли, что и эта победа, и эта кровавая месть не более, в сущности, как страшный удар судьбы, полнейшая гибель их дела.
Последние, кто еще поддерживал их, разбежались. Они остались одни среди немцев и продажных наемников, которые и на них могли так же броситься…
Поморцы тем временем, насытившись грабежом, разыскивали и вязали немногих счастливцев, случайно спасшихся от всеобщей резни. Между ними попалась и Белка, жена слепого сына Милоша… Вырвавшись на мгновение из рук мучителей, бедная кинулась к трупу мужа и горько, отчаянно зарыдала…
Вскоре победители, навьючивши лошадей всяким скарбом, зажгли разрушенную усадьбу и с криком да с песнями скрылись в густом лесу, таща за собой на веревках пленных.
На смену им с противоположной стороны леса вышел старец: гусляр, которого вел мальчик. Оба направились к месту, где еще так недавно стоял двор Милоша. Ветер нес им навстречу запах горелого дерева… Старик остановился в воротах, палка его дотронулась до лежавшего трупа… Мальчик, дрожа от страха, прижался к гусляру и плакал.
— Старик Милош лежит с разбитою грудью… Слепой Лешек весь тоже в крови… трупы и трупы… Ни одного существа живого…
У гусляра ноги дрожали… Он опустился на камень, лежавший у самых ворот… Рука его сжимала гусли, но боялась ударить по струнам… Грудь отказывалась способствовать пению… Он беззвучно шептал:
— Когда гром, ударив в гнездо, истребит в нем не все живущее, то, что и целым осталось, само себя доконает… Когда судьба захочет покончить с семьей, с каким-нибудь родом, брат убивает брата, дети встают на родного отца… Без тризны полегли среди поля… Вороны расклюют тела… Ветер кости их разнесет, память о них скроется в землю…
XXVIII
Окончив необходимые приготовления для похода на поморцев, Пяст велел запереть всех пленных в башне, единственно уцелевшей от недавнего княжеского погрома. В ней представлялось удобнее за ними следить. По дворам кметов о пленных некому было заботиться, притом же случалось довольно часто, что, даже и крепко связанные, они легко избавлялись от пут, уходили в леса к своим, приводя их потом по знакомой дороге.
Людек, сын Виша, отправил в башню и немца Хенго, которого до тех пор держал при себе. Хенго, несколько раз посещавший эти края, знавший почти всех кметов, вымолил у сопровождавших его людей позволение сперва заглянуть к Пясту,
Когда связанный Хенго предстал перед князем, то, упав ему в ноги, стал жаловаться, говоря, что все его обижают, что не по своей вине был он схвачен тогда с поморцами, что дороги он им не указывал.
— Я ни с кем не вел никогда войны, врагов у меня нет, — продолжал он с притворной скромностью. — Жена у меня была из вашего рода и говорила вашим наречием. Мое дело — торговля, обмен, заработок, я служу людям, боюсь войны, а теперь я лишился всего имущества, обнищал окончательно… Сжалься, князь милостивый, надо мною…
Выслушав жалобу Хенго, Пяст спокойно ему отвечал, что война имеет свои права, что страна должна защищаться и заботиться о своей безопасности.
— Если б тебя теперь отпустить на свободу, — прибавил князь, — а ты на пути повстречался бы с немцами, поневоле пришлось бы тебе подробно им все рассказать, что у нас происходит… открыть нашу тайну… Поэтому лучше пока тебе оставаться с нами, подождать окончания войны…
Хенго просил, чтоб его по крайности не запирали в темницу, где ужасно трудно безвинно сидеть; он умолял, чтоб его, хоть и связанного, но оставили на свободе, заставляя работать.
Немец так искренно плакал и притворялся невинным, что ему удалось смягчить сердце Пяста. Старик позволил ему остаться у себя в доме, требуя от него лишь клятвы во имя Бога, Которому поклонялся Хенго. Немец сложил пальцы в виде креста и поклялся в том, что не убежит.
На следующий же день жалкий этот военнопленный принялся за любимое дело; нашел он в своих лохмотьях кольца и ножики и стал предлагать их всем встречным в обмен за другие предметы.
Никто не обращал на это внимания. Бежать он, действительно, и не думал, даже напротив, он всюду являлся, где только было много народа, пользуясь всяким случаем рассказать, что жена его одной крови с полянами, говорит на их языке, что у него есть и сын от нее. Вот на таких-то данных он и основывал право считать себя другом полян. О кашубах с поморцами вспоминал не иначе, как с бранью, приписывая им всевозможнейшие пороки, в особенности же страсть к грабежам и убийствам. Мало-помалу народ стал к нему привыкать, тем более, что никто лучше Хенго не умел оттачивать и чинить ножи.
Разный люд обращался к нему то с тем, то с другим, и каждому он угождал, не споря притом о плате, будь то хоть шкурка ягненка.
Однажды, в то время, когда Хенго работал, к Пясту явился Добек за приказаниями. Добек сейчас же узнал рыжего немца, а заметив его искусство, начал выражать сожаление, что не имеет под рукой такого слуги, так как дома набралось у него множество всяких вещей, которых не знает он как и поправить.
— Вот и не к чему было меня тогда от себя отпускать! — улыбнулся лукаво Хенго. — А теперь разве что князь, по милости, взявши клятву, позволит мне ехать с тобой… Иначе придется тебе поискать другого работника…