Древнерусская литература. Литература XVIII века

Пруцков Н. И.

Во взятии Иваном Грозным Казани Херасков видит окончательное торжество длительного и мучительного процесса освобождения русского государства от последствий монголо-татарского владычества. Но связывая с этим событием представление о поворотном этапе в истории России, Херасков преследовал и еще одну цель. Содержанием своей обращенной в историческое прошлое героической поэмы автор утверждал некоторые вполне конкретные и насущные для времени создания «Россияды» аспекты внешней политики екатерининского правительства. Как справедливо отмечал Г. А. Гуковский, в обстановке русско-турецкой войны 1768–1774 гг. за обладание Крымом обращение русского автора к подобному сюжету по-своему являлось актом идеологической поддержки военных мероприятий Екатерины II. [954] В этом заключалась своеобразная

политическая актуальность «Россияды». Но здесь же кроется и источник художественных просчетов Хераскова в его титаническом предприятии.

954

См.: Гуковский Г. А. Очерки по истории русской литературы и общественной мысли XVIII века. Л., 1938, с. 240–241.

Политические причины, определившие обращение Хераскова именно к данному сюжету, естественно сказались на концепции автора. История России, воспринятая исключительно в аспекте ее противоборства с мусульманским миром, становится важна для Хераскова лишь постольку, поскольку позволяет ему лишний раз подтвердить свое понимание смысла истории и ее движущих сил. Этим же объясняется и выбор традиций, на которые Херасков счел нужным опереться.

В поэме Хераскова история оказывается всего лишь областью проявления божественного промысла. Уже композиционный зачин «Россияды» — явление во сне почивавшему в неге и роскоши Иоанну тени замученного татарами Александра Тверского, посланной на землю всевышним, тронутым мольбами страждущей России, позволяет уловить истоки метода Хераскова. Автор «Россияды» опирается здесь на авторитет Тассо, используя в отдельных чертах композиционного построения своей поэмы его опыт. Вспомним, что «Освобожденный Иерусалим» также открывается сном Готфрида Бульонского, которого бог через посланного к нему архангела Гавриила призывает покончить с бездействием и выступить против магометан для освобождения гроба господня. Отдельные текстуальные реминисценции из «Освобожденного Иерусалима» рассеяны по всему тексту эпопеи. [955]

955

См. об этом в статье Р. М. Гороховой «Торквато Тассо в России XVIII века. (Материалы к истории восприятия)». — В кн.: Россия и Запад. Из истории литературных отношений. Л., 1973, с. 153–155.

Сама по себе подобная опора на авторитеты не была противопоказана художественной практике XVIII в. Ломоносов в поэме «Петр Великий» тоже в ряде случаев использовал опыт вольтеровской «Генриады». Но выбор Херасковым поэмы Тассо в качестве образца «Россияды» лишал его эпопею художественной актуальности. Воплощение идеи исторического избранничества России исключительно в аспекте отстаивания правоты христианской веры, на фоне тех концепций, которыми жила общественная мысль России XVIII в., выглядело в идеологическом отношении устаревшим.

Субъективность авторского подхода к трактовке исторических закономерностей сказалась на творческом методе Хераскова. Метод этот отмечен двойственностью.

С одной стороны, Херасков признает значение исторических документов, и следование фактам истории остается для него принципиально важным. Избирая конкретное историческое событие предметом своей эпопеи, Херасков решительно расходился со взглядами Тредиаковского, проявив себя в известной мере последователем ломоносовского метода в данном жанре.

Но, не приняв рекомендаций Тредиаковского в главном, Херасков в то же время не использовал до конца и возможностей, открытых автором «Петра Великого».

Новаторство Ломоносова заключалось прежде всего в том, что движущим началом в развитии его поэмы была логика исторических событий, оцениваемых по их политическим последствиям для русского государства. Петр I как деятельное лицо истории, как реформатор на троне выступал конкретным вершителем тех перемен, которые преобразили облик России. Именно поэтому для Ломоносова последним аргументом в утверждении эпохальности дел Петра остается всегда сама история. Отсюда почти полное отсутствие в его поэме фантастики и волшебства. Использование фактора чудесного в качестве мотивировки исторических событий для Ломоносова остается чуждым.

Для Хераскова все совершающееся в поэме подчинено доказательству всемогущества Провидения. И изображение истории отмечено в «Россияде» своеобразной двуплановостью:

реальная конкретность исторических событий оказывается обусловленной действиями ирреальных, нередко принимающих фантастические формы сил. Все препятствия, с которыми сталкивается войско Иоанна в походе и при осаде Казани, изображаются как результат действия Безверия и Злочестия, черных сил ада, покровительствующих ордынцам. Так, в VII песне поэмы Безверие наводит на русское войско жару, бури и жажду. Колебаниям царя сопутствует видение ему во сне ужасающего дракона, несущего на себе чудовище с полумесяцем во лбу (VIII песнь). В последней XII песне реальный факт — наступление холодов в период осады Казани — осмысляется как результат мести русским со стороны татарского волшебника Нигрина, призвавшего в Казань Зиму. И только вмешательство бога спасает русское войско. Царь велит поднять хоругвь с животворящим древом, и морозы прекращаются.

Борьбе двух миров — христианского и магометанского — сопутствуют в художественной структуре эпопеи две четко разграничиваемые сюжетные линии. Каждая из этих линий локализуется в пределах отдельных песен. Так, I, II, VI, VII и VIII песни содержат описания событий, происходящих в русском лагере. В свою очередь III, IV, V, IX и X песни объединяются раскрытием действий, происходящих в татарском лагере. Заключительные XI и XII песни «Россияды», изображающие непосредственно осаду и штурм Казани, дают своеобразное столкновение двух миров, победителями из которого выходят покровительствуемые всевышним русские.

А. Н. Соколов тонко подметил, что наличие в структуре эпопеи двух начал, «героического» и «романического», приобретает под пером Хераскова оригинальное идеологическое осмысление. «Героическое начало в поэме связано с „русской“ линией, с борьбой народа за свое освобождение. Романический элемент чужд этой линии. Наоборот, события, связанные с противодействием татар русскому натиску, лишены героической окраски». [956] Мусульманский мир, наиболее рельефно воплощаемый в облике ищущей наслаждений казанской царицы Сумбеки, пребывает в состоянии склок и интриг, погряз в пороках и распрях. Эта сюжетная антитеза, по мнению А. Н. Соколова, выражает идейную концепцию «Россияды». И в подобном идеологическом разграничении «эпического» и «романического» начал исследователь видит принципиальное отличие Хераскова от Т. Тассо, у которого обе линии одинаково важны при описании и христианского и мусульманского лагерей.

956

Соколов А. Н. Очерки по истории русской поэмы XVIII — 1-й половины XIX веков, М., 1955, с. 156.

Соответственно и стилевой строй «Россияды» также демонстрирует совмещение нескольких лексических пластов, распределяемых между различными тематическими линиями сюжета. «Романическому» началу, господствующему в сценах магометанского лагеря, сопутствует усложненная система стиля, сочетающая в себе атрибуты античной мифологии и галантной прециозности рыцарских романов. В этом Херасков по-своему следует примеру Тассо. И наоборот, эпизоды, посвященные изображению русского войска, в особенности действий царя, несут на себе печать высокого стиля библейских книг. Боговдохновенность решений Иоанна IV декларируется неоднократно:

Полки, как Бог миры, в порядок Царь уставил,И дав движенье им к осаде их отправил;Вдохнув советы им, склонился ИоаннК моленью теплому в неотдаленный стан. [957]

В то же время в описании сражений Херасков остается в пределах традиционной для классицизма системы аллегорических уподоблений. Подвиги русских сравниваются с действиями Ахилла, Геракла и других античных героев.

Подобный стилистический эклектизм эпопеи Хераскова отражал общую позицию ее автора. Противоречие между субъективной заданностью основной идеи «Россияды» и той объективной реальностью исторических событий, которые были призваны служить доказательству этой идеи, остается главным противоречием метода Хераскова. Оно и определило недолговечность успеха эпопеи.

957

Херасков М. М. Россияда. М., 1779, с. 271.