Древнерусская литература. Литература XVIII века
Шрифт:
Всякая литература, идущая с Запада, где наряду с «латынством» появилось еще более опасное, с точки зрения московских властей, «люторство», вызывала серьезные подозрения. Светская литература, лишенная черт «полезности», которые могли бы оправдать ее появление на Руси, попадала под запрет в первую очередь. «Царство Руское» было, по выражению Курбского, затворено «аки во аде твердыни».[ 422 ]
Это не означает, что никакие веяния Возрождения не проникали в Россию XVI в. В первой половине XVI в. на Руси жил к развивал активную литературную деятельность человек, глубоко и близко знакомый с Италией времен Возрождения, – Михаил-Максим Триволис, прозванный в Москве Максимом Греком. В настоящее время нам довольно хорошо известна биография этого ученого монаха. Связанный с греком-гуманистом Иоанном Ласкарисом, Михаил Триволис начиная с 1492 г. жил в Италии и провел там 13 лет. Он работал у венецианского типографа Альда Мануция, был приближенным и сотрудником известного гуманиста Джованни Пико делла Мирандола. Но вскоре, после 1500 г., Триволис расстался со своими гуманистическими увлечениями и, обратившись под непосредственным влиянием Джироламо Савонаролы в католицизм, постригся в монахи в доминиканском монастыре. А спустя еще несколько лет, Триволис вернулся в лоно православной церкви, стал монахом на Афоне под именем Максима и в 1516–1518 гг. по приглашению Василия III отправился в Москву.[ 423 ]
422
Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. Л., 1979 (серия «Лит. памятники»),
423
Идентичность Максима Грека с Михаилом-Максимом Триволисом убедительно доказана И. Денисовым в работе: Denisoff 'E. Maxime le Grec et L’Occident. Contribution `a l’histoire de la pens'ee religieuse et philosophique de Michel Trivolis. Paris – Louvain, 1943. Факт обращения Максима в католицизм подтверждается найденной И. Денисовым записью на рукописи монастыря св. Марка во Флоренции (см.: Denisoff E. L’influence de Savonarole sur l’'eglise russe expliqu'ee par un MS inconnu du couvent de S. Marc `a Florence. – Scriptorium. Bruxelles, 1948, t. 11, f. 2, p. 252–256; ср.: Иванов А. И. Литературное наследие Максима Грека. Характеристики, атрибуции, библиография. Л., 1969, с. 163). Из новой литературы о Максиме Греке см.: Судные списки Максима Грека и Исака Собаки. Изд. подгот. Н. Н. Покровский. Под ред. С. О. Шмидта. М., 1971; Синицына Н. В. Ранние рукописные сборники сочинений Максима Грека (кодикологическое исследование). – В кн.: Археографический ежегодник за 1971 год. М., 1972, с. 130–140; Haney J. V. From Italy to Muscovy. The life and works of Maxim the Greek. M"unchen, 1973; Синицына Н. В. Максим Грек в России. М., 1977; Буланин Д. М. Максим Грек и византийская литературная традиция. Автореф. канд. дис. Л., 1978.
Гуманистическое прошлое Максима Грека в какой-то степени отразилось в его сочинениях, написанных на русской почве. Максим рассказывал в этих сочинениях об Альде Мануции и других гуманистах, о европейском книгопечатании, о парижском университете; он первый сообщил на Руси о великих географических открытиях конца XV в.[ 424 ] Широко образованный полиглот, Максим Грек оставил ряд языковедческих сочинений, оказавших на развитие русского языкознания более значительное влияние, чем аналогичные труды еретиков («Лаодикийское послание» и др.).[ 425 ] Но носителем идей Возрождения в России Максим не стал,[ 426 ] напротив, весь пафос его русских сочинений заключался как раз в проклятиях «языческому нечестию», распространившемуся «во Италии и Лонгобардии», – нечестию, от которого и сам он, Максим, «погибл бы с сущими тамо несчастья предстатели», если бы бог не «посетил» его своевременно «благодатию своею».
424
Соч. Максима Грека, ч. 3. Казань, 1862, с. 44–45, 179–180.
425
Ковтун Л. С. Лексикография Московской Руси XVI – нач. XVIII веков. Л., 1974, с. 8–205.
426
Ср.: Гудзий Н. К. Максим Грек и его отношение к эпохе итальянского Возрождения. – Университетские известия, Киев, 1911, № 7, с. 11–18. Характеристика Максима Грека как «христианского гуманиста», предложенная И. Денисовым, была убедительно отвергнута А. И. Клибановым (см.: Клибанов А. И. К изучению биографии и литературного наследия Максима Грека. – Византийский временник, т. 14. М., 1958, с. 148–174).
О людях Возрождения Максим вспоминал прежде всего как о жертвах «языческого учения», погубивших свои души.[ 427 ]
Роль Максима Грека в восприятии Россией идей Ренессанса была, таким образом, явно негативной, но свидетельство его имеет важнейшее значение для решения вопроса об элементах Возрождения на Руси. Перед нами – показания современника, прошедшего школу итальянского Возрождения и оказавшегося в центре умственной жизни Древней Руси. И если этот современник ощутил в России те самые «злонравные недуги», которые так испугали его в Италии, то, значит, за скромным интересом к «внешней философии» и «внешним писаниям», обнаруженным им в Москве, действительно можно было подозревать склонность к «развращению догматов», знакомую ему по «Италии и Лангобардии». Уже Н. С. Тихонравов справедливо заметил, что предостережения Максима Грека свидетельствуют о симптомах «тяжелой переходной эпохи, раздвоения, борьбы старого идеала с новым».[ 428 ]
427
Соч. Максима Грека, ч. 1. Казань, 1859–1860, с. 462–464.
428
Ср.: Тихонравов Н. С. Соч., т. 1. М., 1898, с. 89–96.
Гуманистические и реформационные движения в XVI в. имели меньший размах и распространение, чем движения конца XV в., однако такие движения все же обнаруживались. В Москве встречались не только любители «внешней философии», вроде Федора Карпова, цитировавшего Овидия и читавшего (вероятно, в извлечениях) Гомера и Аристотеля,[ 429 ] но и более опасные мыслители. В середине XVI в., в период государственных реформ начала царствования Ивана IV и оживления общественной мысли, в Москве вновь обнаруживаются еретические движения. Как и их предшественники в XV в., еретики XVI в. критиковали с рационалистических позиций церковное «предание» – догмат о троице, иконопочитание, церковные институты. Осужденный в середине XVI в. за ересь сын боярский Матфей Башкин сделал из евангельской идеи о «любви к ближнему» смелый вывод о недопустимости владения «христовыми рабами». Еретик-холоп Феодосий Косой пошел еще дальше, заявив о равенстве людей независимо от народности и вероисповедания: «… вси люди едино суть у бога, и татарове и немци и прочие языци». Дальше своих предшественников шли еретики XVI в. и в философских построениях: у них, по-видимому, появилась даже идея «несотворенности» и «самобытия» мира, как-то связанная с гиппократовой теорией «четырех стихий». Свой спор с Феодосием Косым «обличитель ереси» Зиновий Отенский осмыслял прежде всего как спор философский – о первопричине создания мира. Материалистической концепции Гиппократа Зиновий противопоставлял классический аргумент схоластов: яйцо не могло бы возникнуть без птицы, но и птица не возникла бы без яйца; следовательно, они восходят к общей первопричине – богу.[ 430 ] Русская философская мысль подошла, таким образом, к постановке того вопроса, который играл важнейшую роль в средневековой схоластике и «вопреки церкви принял более острую форму: создан ли мир богом или он существует от века?».[ 431 ]
429
Никольский Н. К. Материалы для истории древнерусской письменности. – Христианское чтение, 1909, № 8–9, с. 1123–1124; Дружинин В. Г. Несколько неизвестных литературных памятников из сборника XVI века. – ЛЗАК, вып. 21. СПб., 1909, с. 106–113. Ср.: Зимин А. А. Общественно-политические взгляды Федора Карпова. – ТОДРЛ, т. 12. М. – Л., 1956, с. 160–173; Синицына Н. В. Федор Иванович Карпов – дипломат, публицист XVI века. Автореф. канд. дис. М., 1966.
430
Зиновий Отенский. Истины показание к вопросившим о новом учении. Казань, 1863, с. 52–70. Ср.: Клибанов А. И. Реформационные движения в России в XIV – первой половине XVI в., с. 352–374.
431
Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 21, с. 283.
Еретические движения середины XVI в. были быстро и жестоко подавлены церковью и государством. Это обстоятельство не могло не сказаться на русской культуре.
Н. С. Тихонравов, говоря о «борьбе старого идеала с новым» во время прихода Максима Грека на Русь, отметил связь между этой борьбой и рядом идеологических мероприятий XVI в. «Стоглав, Четии-Минеи, особая литературная школа в русской агиографии XVI века, „Домострой“, появления подлинника и азбуковника,
432
Тихонравов Н. С. Соч., т. 1, с. 92–93.
433
Стоглав, с. 27.
434
Там же, с. 96, 135–137, 139–140, 311.
435
Там же, с. 152–153.
Очень важен для понимания культурной политики XVI в. спор, возникший в результате выступления дьяка Ивана Висковатого против новых икон Благовещенского собора и росписей царской Золотой палаты. Висковатый «вопил», осуждая новые для русского иконописания тенденции изображения «бесплотных» и абстрактно-символических понятий: собор, возглавляемый Макарием, взял под защиту эти новшества. Спор этот в какой-то степени был связан с полемикой между еретиками и их «обличителями» в конце XV в. о допустимости иконного изображения Троицы. Однако в деле, поднятом Висковатым, характерна «охранительная» позиция обеих сторон: Висковатый обвинял своих противников в связи с еретиком Башкиным; Макарий вообще отвергал право светского лица «мудрьствовать» по церковным вопросам.[ 436 ]
436
Ср.: Розыск о богохульных строках и о сомнениях святых честных икон, диака Ивана Михайлова, сына Висковатого. С предисл. О. Бодянского. – ЧОИДР, 1858, кн. 2, отд. 3, с. 1–42.
Еще яснее обнаруживаются «охранительные» тенденции в «Великих Минеях Четиих», составленных в середине XVI в. под руководством митрополита Макария. Прямо провозглашенное Макарием намерение собрать в грандиозном кодексе «все книги четьи» (т. е. предназначенные для чтения), «все святыя книги, собраны и написаны, которые в Русской земле обретаются»,[ 437 ] определяло, как справедливо заметил Н. С. Тихонравов, «кругозор тех умственных интересов, которые не должен был переступать русский человек».[ 438 ] Литературное значение «Великих Миней Четиих», до сих пор полностью не изданных,[ 439 ] совершенно недостаточно исследовано литературоведами.
437
ВМЧ, сентябрь, дни 1–13. СПб., 1868, с. 1.
438
Тихонравов Н. С. Соч., т. 1, с. 90.
439
Изданы «Великие Минеи Четьи» за сентябрь, октябрь, ноябрь (1–25), декабрь (1–24 и 30), январь (1–11) и апрель месяцы.
«Великие Минеи Четии» свели воедино основную массу житий святых, известных в русской письменности, как переводных, так и оригинальных. Но этим не ограничивается их состав. Говоря в предисловии к уже завершенному своду, что в него включены все имеющиеся на Руси «святыя книги», Макарий понимал этот термин довольно широко – речь шла именно о всех «книгах четиих», включавших наряду с агиографией и книги священного писания, и патристику, и церковно-полемическую литературу (в частности, «Просветитель» Иосифа Волоцкого), и церковные уставы, и даже такую «душеполезную» литературу светского (или полусветского) содержания, как книга Иосифа Флавия «О пленении Иерусалимском», «Космография» Космы Индикоплова, «Варлаам и Иоасаф» и т. п. В состав «Великих Миней» входили все виды книг, существовавшие в монастырских библиотеках: помещенные здесь тексты могли служить и для богослужения, и для чтения вслух в церкви, и для индивидуального чтения. Именно в такой универсальности и заключался, очевидно, смысл грандиозной работы, предпринятой Макарием и его помощниками. В составе «Великих Миней Четиих» находились, конечно, не все книги, которые обретались в Русской земле, но все, которые, по мнению составителей, должны были в ней обретаться.
Связь этого предприятия с выступлениями церковных деятелей конца XV в. против «неполезных повестей» и «небожественных писаний» становится особенно ясной, если сопоставить ее с рукописной традицией XVI в. Среди рукописей XVI в. не только не обнаруживается новых памятников светской литературы того типа, который уже хорошо был известен XVI в. Среди этих рукописей не оказывается памятников, уже бытовавших в рукописной традиции предыдущего столетия: «Повести о Дракуле», «Сказания об Индийском царстве», «Повести об Акире Премудром», «Стефанита и Ихнилата», сербской «Александрии» и других памятников; из текста ряда списков XVI в. «Толковой Палеи» были вырезаны тексты сказаний о Соломоне и Китоврасе; из текста «Троянской истории» в Лицевом своде были выпущены наиболее «соблазнительные», любовные сцены. Существенно изменился и состав четьих сборников: светских статей в них стало меньше, чем было в XV в., и самые статьи стали иными по содержанию.[ 440 ] Если мы учтем еще, что большинство этих памятников (как и некоторые, не сохранившиеся в более ранних списках, такие, как «Повесть о Басарге») было потом широко распространено в рукописях XVII в., а некоторые из них стали даже чрезвычайно популярными, то поймем, что перед нами не случайный пробел, а именно результат временного подавления «богомерзкой» и «неполезной» литературы, обращавшейся вне строго установленных четьих кодексов.
440
Ср.: Истоки русской беллетристики, с. 388–390. Удаление из списков «Толковой Палеи» рассказов о Соломоне и Китоврасе обнаружено молодой исследовательницей Л. Ярошенко: Ярошенко-Титова Л. В. «Повесть об увозе Соломоновой жены» в русской рукописной традиции XVII–XVIII веков. – ТОДРЛ, т. 29. Л., 1974, с. 260–261. О пропусках в тексте «Троянской истории» в Лицевом своде см.: Творогов О. В. Троянские сказания в рукописной традиции. – В кн.: Троянские сказания, с. 168–169. Нерусское (молдавское) происхождение единственного списка сербской «Александрии» XVI в. доказано в работе: Ванеева Е. И. О Киевском списке сербской «Александрии». – ТОДРЛ, т. 33. Л., 1978, с. 288–292.
Последствия изменений, происшедших в русской культуре в XVI в., далеко не полностью выяснены в науке. Мы можем назвать ряд памятников, известных в XV в. и «исчезнувших» в XVI в., но рукописная традиция XV в. известна нам совершенно недостаточно; некоторые из памятников, сохранившихся только в списках XVII в., наверняка созданы задолго до XVII в. (напр., «Девгениево деяние», «Повесть о Басарге») и тоже, очевидно, исчезли в XVI в. Мы уже упоминали мнение иностранных исследователей, пришедших к выводу, что раннесредневековый эпос был сохранен на Западе благодаря записи на бумагу в конце средних веков и в эпоху Возрождения. Осуждение «неполезных повестей» и прекращение деятельности таких любителей светской литературы, каким был в XV в. Ефросин, помешало, по-видимому, подобной фиксации древнего эпоса на Руси.