Древнерусская литература. Литература XVIII века

Коллектив авторов

Как известно, в царствование Михаила Федоровича и особенно Алексея Михайловича начались (впервые за всю русскую историю) прямые гонения на скоморохов.[ 576 ] Голштинский дипломат и ученый Адам Олеарий в 30-х гг. наблюдал запретительные указы в действии: у московских скоморохов отбирали музыкальные инструменты, складывали на телеги, везли за Москву-реку и там жгли. В государевой грамоте 1648 г. одному из воевод предписывалось: «А где объявятся домры, и сурны, и гудки, и гусли, и хари, и всякие гуденные бесовские сосуды, и ты б… велел вынимать

576

Последнюю сводку сведений об этом см. в кн.: Белкин А. А. Русские скоморохи. М., 1975.

316

и, изломав те бесовские игры, велел жечь».[ 577 ] Упорствующих «игрецов» было приказано бить батогами и в крайних случаях «ссылать… за опалу». В результате во второй половине XVII в. известия о городских скоморохах «почти совершенно исчезают со страниц писцовых

и переписных книг».[ 578 ] Скоморошество было вытеснено на окраины – на европейский Север, на Урал, в Сибирь и т. д., где постепенно исчезло.

Итак, фольклор стал уходить из города. Если прежде любитель народной поэзии мог позвать и послушать скомороха, когда заблагорассудится (в придворном штате царей и в боярских палатах служили даже наемные «бахари», сказители), то теперь эта живая и привычная связь была прервана. Чтобы «иметь под рукой» некий устно-поэтический текст, его надлежало записать на бумаге. Так поступил англичанин Ричард Джемс, по заказу которого был изготовлен первый из дошедших до нас русский песенник (ведь в Британии встреча со скоморохом была совершенно исключена). Так поступали и русские люди. Именно в XVII в. появился песенник как жанр. В этом жанре преобладали украинские и польские (переведенные или только транслитерированные) канты и псальмы,[ 579 ] но встречались также произведения народного стиха. Такова скоморошина о чернеце:[ 580 ]

577

Описание государственного архива старых дел, составленное П. Ивановым. М., 1850, с. 299.

578

Петухов В. И. Сведения о скоморохах в писцовых, переписных и таможенных книгах XVI–XVII вв. – Труды Моск. гос. историко-архивного ин-та, т. 16. М., 1961, с. 413.

579

См.: Позднеев А. В. Рукописные песенники XVII–XVIII веков. (Из истории песенной силлабической поэзии). – Учен. зап. Моск. гос. заочн. пед. ин-та, 1958, т. 1, с. 5–112.

580

Панченко А. М. Скоморошина о чернеце. – ТОДРЛ, т. 21. М. – Л., 1965, с. 89–93.

Ходит чернец по монастырю,Просит чернец милостину.Дайте, чернице,Дайте, черничне,Чернцови милостину.Вынесли ему белой муки,А он просит у них белой руки.Дайте, чернице,Дайте, сестрице,Чернцови милостину…Вывели ему старую бабу, –Вот тебе, чернец, спелого бобу.Не то, чернице,Не то, сестрице,Чернцова милостина.Вывели ему красну девицу,Он приял ее под власеницу.То-то, чернице, то-то, сестрице,Чернцова милостина.

Скоморошина о веселом бродяге-чернеце, напоминающем пушкинского Варлаама, входила в состав большого песенника какого-то дворянина (по-видимому, из рода Гневашовых). Здесь она находится в соседстве с транслитерированными кириллицей польскими песнями. Такое соседство наглядно иллюстрирует эволюцию литературных пристрастий верхов русского общества: чем дальше, тем больше ее смыслом и целью становится европеизация.

Усвоению опыта европейской поэзии способствовали широкие, хотя и беспорядочные контакты с украинцами, белорусами и поляками, характерные для Смутного времени (история учит, что и в периоды военных конфликтов культурные и литературные связи не прерываются). Известно, например, что Лжедмитрий I завел при московском дворе музыку и пение, учредил придворные должности на польский манер. Логично предположить, что он не забыл и о должности придворного стихотворца (при польском королевском дворе и в замках магнатов поэзия была обиходным делом). Та сцена в «Борисе Годунове», когда Самозванец беседует с поэтом, исторически вполне уместна:

…Когда со мной свершится,Судьбы завет, когда корону предковНадену я, надеюсь вновь услышатьТвой сладкий глас, твой вдохновенный гимн.

Из возможных кандидатов на роль первого русского придворного поэта больше всего подходит фаворит Самозванца князь И. А. Хворостинин. Уже при Филарете, в конце 1622 или в начале 1623 г., Хворостинина сослали в Кирилло-Белозерский монастырь за «шатость в вере». При обыске у князя нашли собственноручные его тетради «со многими укоризненными словами, писанными на вирш», т. е. со стихами против московских порядков. Из этих стихотворений до нас дошла только одна «вирша» (в узком смысле слова это означает рифмованное двустишие), приведенная в официальном указе: «Московские люди сеют землю рожью, а живут все ложью».

Из этой истории ясно, что Хворостинин настолько пристрастился к поэтическим занятиям, что сочинял «для себя» (это признак профессионального писателя). Он не только не рассчитывал на читателя, он явно боялся читателя – и не зря, как выяснилось, потому что обыск и ссылка воспоследовали по доносу княжеских холопов, которые, надо думать, не преминули украдкой заглянуть в заповедные тетради господина.

В монастыре Хворостинина содержали строго, книг, кроме церковных, не давали. Поместили его в «особой келье» под неусыпным

присмотром «крепкого житьем» старца и принуждали неукоснительно выстаивать все службы. Это, видимо, нелегко давалось князю: согласно обвинению, в Москве он сам не ходил и дворню свою не пускал в церковь, говорил, что «молиться не для чего и воскресения мертвых не будет», не постился в страстную неделю и разговлялся до Пасхи.

Стихи «для себя» погубили Хворостинина; стихами «для читателя» он облегчил свою участь. Либо в Кирилло-Белозерском, либо в Троице-Сергиевом монастыре, где Хворостинин постригся и умер 28 февраля 1625 г., он написал огромный стихотворный, вполне православный богословский трактат «Изложение на еретики-злохульники» (около 1300 стихов).[ 581 ] Показательно, что этот русский западник и «оправдывался» как профессиональный поэт – стихами.

«Изложение на еретики-злохульники» дает достаточный материал для суждений о ранней книжной поэзии. Не раз отмечалось, что в обличении догматических и обрядовых установлений католичества и арианства Хворостинин ориентировался на украино-белорусскую полемическую литературу эпохи Брестской унии. Недавно В. П. Колосова указала и на прямой источник «Изложения» – на «стихотворный полемический комплекс 80–90-х гг. XVI в.».[ 582 ] Даже беглый сравнительный анализ демонстрирует, что большая часть «Изложения» – перевод или русификация оригинала.

581

Текст «Изложения» опубликован В. И. Саввой в кн.: Савва В. И., Платонов С. Ф., Дружинин В. Г. Вновь открытые полемические сочинения XVII века против еретиков. – ЛЗАК за 1905 г., вып. 18. СПб., 1907, с. 1–177.

582

См.: Українська поезія. Кінець XVI – початок XVII ст. Упорядники В. П. Колосова, В. І. Крекотень. Київ, 1978, с. 54–55. Тексты «полемического комплекса» см. на с. 71–136.

Украинский текст

Каин и Авель дв церкви значили,иже изъ Адама сыны ся родили,Которыи богу офры принеслии молитвы свои къ богу вознесли.Але гршный Каин богу не угодиви лукавым сердцем къ нему приходив.Авель же предъ богом простоту указав,и бог его дары на офру приняв.А коли молитвы Авель богу отдал,Каин его зараз убити помышлял…

«Изложение» Хворостинина

Каин со Авелем две церкви знаменуют,Но из Адама два естества именуют,Яже богу всесожженную жертву принесли,За нь же молитвы свои к тому вознесли.Яко Каин грешный богу не угодиИ лукавым сердцем к нему приходи,Веселый Авель от бога милость принял,А его же господь дары и всесожжение внял.Но внегда молитвы Авель богу воздал,А Каин его тщателно убити помышлял…

Несмотря на очевидную близость этих фрагментов, они в существенных аспектах отличаются друг от друга. Оригинал изосиллабичен (семь 12-сложных строк, три 11-сложных). В «Изложении» избран «относительный силлабизм» (в цитате диапазон колебаний от 11 до 15 слогов, вообще же у Хворостинина есть и 5-сложные, и 20-сложные строки). В оригинале акростиха нет; в «Изложении» из начальных букв складывается: «Князя Ивана…». Для первых опытов русской книжной поэзии эти отличия чрезвычайно важны.

Как известно, с конца XVI в. в украинских и белорусских книгах применялись две системы версификации – равносложная (изосиллабизм) и неравносложная («относительный силлабизм»), в обоих случаях с парной рифмой.[ 583 ] Московские поэты предпочли неравносложие: «относительный силлабизм» был как бы освящен авторитетом Острожской библии, изданной в 1581 г. Иваном Федоровым. В этой книге помещены неравносложные вирши Герасима Смотрицкого (ум. около 1594 г.), первого ректора острожской школы, знаменитого в свое время богослова и защитника православия. «Предсловная сказания» Герасима Смотрицкого («Всякого чина православный читателю, Господу богу благодарение въздаймо яко благодателю…») стали образцом для самых «благочестивых» московских сочинений. Парафраз этого стихотворения открывает «Книгу о вере», выпущенную в 1648 г. Печатным двором и ставшую настольной книгой традиционалистов и потом старообрядцев. О популярности этого издания красноречиво говорят цифры: когда 22 июня 1648 г. оно поступило в продажу, в первый же день разошлось 118 экземпляров, а за три месяца – более 850-ти. Через посредство «Книги о вере» «предсловная сказания» Герасима Смотрицкого были усвоены первым поэтом-старообрядцем, иноком Авраамием (в миру юродивым Афанасием), которого сожгли весной 1672 г.

583

Перетц В. Н. Историко-литературные исследования и материалы. Т. 1. Из истории русской песни. СПб., 1900, с. 5 и след.; Холшевников В. Е. Русская и польская силлабика и силлабо-тоника. – В кн.: Теория стиха. М. – Л., 1968, с. 27–31.

Разумеется, не только авторитет Острожской библии определил выбор «относительного силлабизма». Всякий новый литературный феномен попадает в зависимость от традиционного контекста, от привычной иерархии художественных ценностей. Коль скоро книжная поэзия появилась в московских рукописных и печатных книгах, то русские образованные люди вольно или невольно сопоставляли ее с родственными явлениями. С чем же она сопоставлялась и чему противопоставлялась? Каким был смысловой и ценностный ореол этого нового феномена?