Древнерусская литература. Литература XVIII века
Шрифт:
В этих школах не только учили и учились, но и сочиняли. И преподаватели, и студенты подвизались на поприще словесности. Торжественная проповедь, школьная драма[ 727 ] и панегирическое стихотворство – вот те роды, которые культивировались в этих литературных очагах. Между этими родами существовала тесная связь, ибо единство искусств, единство культуры – основополагающий постулат барокко. В литературе господствует риторика: проповедь – не только главенствующий жанр, это и главенствующий эстетический принцип. Строитель культуры должен быть прежде всего проповедником, ибо с помощью слова он может обратить грешников. И драма, и стихотворство находятся в иерархическом подчинении у красноречия.
727
См.: Софронова Л. А. Поэтика школьного театра. – ТОДРЛ, т. 34. Л., 1979, с. 176–188.
Наряду с дидактическими целями литература преследует и просветительские. Чем человек просвещеннее, тем доступнее ему нравственное совершенство; значит, его надо вооружить знаниями.
728
Текст цит. по кн.: Русская драматургия последней четверти XVII и начала XVIII в. Изд. подгот. О. А. Державина, А. С. Демин, В. П. Гребенюк, под ред. О. А. Державиной. (Ранняя русская драматургия. XVII – первая половина XVIII в., вып. 2). М., 1972, с. 238–239.
Этот тяжеловесный перечень предваряет сообщение о новой звезде, которая возвестила Рождество. Здесь Димитрий Ростовский пользуется принципом «аппликации», который предписывала теория барочного красноречия: «Треба читати книги о зверох, птахах, гадах, рыбах, деревах, зелах, каменях и розмаитых водах…, уважати их натуру, власности и скутки и тое собе нотовати и апплековати до своей речи».[ 729 ] Так писал украинец Иоанникий Галятовский, литератор поколения Симеона Полоцкого, автор трактата о проповедническом искусстве. Он понимал «аппликацию» в сущности так же, как ее понимает современная филология. Это нечто вроде скрытой цитаты. Иоанникий Галятовский предлагал восточнославянским писателям «аппликовать» свои произведения цветами барочной учености.
729
Иоанникий Галятовский. Ключ разумения. Львов, 1665, л. 55.
Эпоху барокко не случайно называют «эпохой эрудитов». Официальная культура России первых лет XVIII в. – это парад гуманитарного полигисторства. В проповедях, виршах и драмах слушателю или читателю преподносился набор сведений о приснопамятных событиях и лицах. Отвлеченность этой эрудиции преодолевалась в школьном и общедоступном театре, где «оживлялись» мифологические и исторические персонажи. На сцене появлялись и аллегории – Слава, Фортуна, Мир и т. п. Идеи становились как бы представимыми, усвояемыми. Зритель мог видеть и олицетворение семи свободных наук:
Первая грамматика с правописанием,вторая же риторика с красным вещанием,Еще диалектика, давша речь полезну,с нею же мусикия, певша песнь любезну,В-пятых арифметика, щет свой предложивша,в-шестых астрология, небеса явивша,В-седмых философия, вся содержащая,яко мати сущи тех наук владящая.На ней же седит честно, сопрестолна суща,о самом бозе разум богословск имуща,Наука суть нареченна богословия,в ней же содержить действо все философия.[ 730 ]730
Пьесы школьных театров Москвы. Изд. подгот. О. А. Державина, А. С. Демин, А. С. Елеонская, В. Д. Кузьмина, В. В. Кусков, под ред. А. С. Демина. (Ранняя русская драматургия. XVII – первая половина XVIII в., вып. 3). М., 1974, с. 137–138.
Так говорит один из персонажей «Действа о семи свободных науках», которое было поставлено в Славяно-греко-латинской академии, по-видимому, зимой 1702–1703 гг. Среди зрителей были Петр и царевич Алексей, которого отец
В начале столетия успехи школьного барокко были велики и несомненны. Под его воздействием оказались и литераторы «старомосковского» круга. Барочные вирши сочиняли питомцы новгородской школы митрополита Иова, где были в чести «старомосковские» традиции: здесь, между прочим, преподавал один из двух братьев Лихудов, Иоанникий, некогда враг Сильвестра Медведева и «латинствующих». В стенах новгородской школы было написано одно из самых значительных стихотворных произведений петровского времени – эсхатологическая поэма «Лествица к небеси четвероположся, иже есть воспоминание четырех последних вещей, рифмами кратко описанное».[ 732 ] Она состоит из четырех частей, в которых изображены Смерть, Страшный суд, Геенна и Царство небесное. «Лествице к небеси» свойственна барочная экзальтация, хотя и несколько приглушенная. В описании адских мучений ощущается знание теории аффектов:
731
Там же, с. 483–491 (комментарий А. С. Демина).
732
Изд. текста см. в кн.: Русская силлабическая поэзия XVII–XVIII вв. Л., 1970 (Б-ка поэта. Большая серия), с. 322–348.
В «Лествице» постоянно возникает барочная идея Vanitas – идея бренности, «суеты мира»:
Кто похвалится ныне на сей земле быти,иже бы могл в телеси безсмертно пожити?Никто. Но, взят от персти, в ту же возвратится,по глаголу пророка всяк тамо явится.Тема «последних вещей» – одна из популярнейших в барочной культуре, особенно у иезуитских поэтов. Славу ей создал Якоб Бальде (1603–1688). Его латинские стихотворения, исполненные мрачного пафоса и эсхатологических ужасов, переводились на многие европейские языки. В Польше переложения из Бальде и других иезуитских авторов (Матвея Радера, Иоганна Нисса), которые писали о «последних вещах» и «плясках смерти», появились еще в XVII в. Но именно первая четверть XVIII в. стала для них эпохой наибольшего распространения.[ 733 ] В России эти темы разрабатывал польский шляхтич на русской службе Ян-Андрей Белобоцкий. Его поэма «Пентатеугум» – компиляция из Радера, Нисса и Бальде.[ 734 ]
733
См.: Suchanek Lucjan. Rosyjski poemat eschatologiczny epoki baroku. – Slavia Orientalis, 1975, N 1, Warszawa, s. 39–44.
734
См.: Горфункель А. Х. 1) Андрей Белобоцкий – поэт и философ конца XVII – начала XVIII в. – ТОДРЛ, т. 18. М. – Л., 1962, с. 186–213; 2) «Пентатеугум» Андрея Белобоцкого. – ТОДРЛ, т. 21. М. – Л., 1965, с. 39–64.
Художественная рефлексия на тему Страшного суда наглядно демонстрирует те принципиальные изменения, которые произошли в русской литературе. Для средневековья Страшный суд, светопреставление – это неизбежный исход человеческой истории. Старообрядчество, которое не могло и не хотело порвать со средневековой традицией, жило в напряженном ожидании Страшного суда и постоянно «вычисляло» его. Кстати, одно из таких вычислений дало в итоге 1699 г. Устанавливая новое летосчисление с 1 января 1700 г., Петр, по-видимому, имел в виду и пропагандистскую цель: надлежало убедить традиционалистов, что ожидание светопреставления – химера. Димитрий Ростовский предписывал пастве о «времени самого страшнаго дне суднаго не испытовати. Довлеет веровати, яко будет…, а когда будет, о том не любопытствовати».[ 735 ] Этой же цели служили эсхатологические поэмы. Для их авторов Страшный суд из предмета веры стал предметом искусства, даже предметом ученических упражнений в стихотворстве (ибо «Лествица к небеси» – сочинение ученика новгородской школы, который, по собственному признанию, только-только прослушал курс поэтики). На смену вере приходила европеизированная культура.
735
Димитрий Ростовский. Розыск о раскольнической брынской вере. Киев, 1877, л. 62 об.
Она набирала силу и влияла даже на старообрядческую письменность. Так, барочное стихотворство нашло признание в Выго-Лексинском общежительстве в Олонецкой губернии, которому Петр I указом от 7 сентября 1705 г. предоставил право самоуправления (староверы платили казне двойную подать).[ 736 ] Здесь были заведены школы, собрана богатейшая библиотека, устроена книгописная мастерская, которая обслуживала весь раскольничий Север. Проводниками барочных тенденций стали братья Андрей (1674–1730) и Семен (1682–1741) Денисовы, возглавлявшие Выго-Лексинское общежительство.
736
См.: Понырко Н. В. Выговское силлабическое стихотворство. – ТОДРЛ, т. 29. Л., 1974, с. 274–290.