Древний инстинкт
Шрифт:
Роза Цыбина пригласила в клинику Русакова актеров, которые блестяще сыграли прелестную антрепризу – что-то легкое, изящное… Как ни опасался Ефим Фруман, что вслед за спектаклем последуют истерики за истериками – ведь в пьесе участвовали красивые актрисы, – ничего такого не произошло. Напротив, Таня Иранова, Тамара Фруман и Лена, как ни странно, восприняли эту пьесу нормально, со здоровой долей оптимизма. Во время спектакля многие пациентки (а их было около двадцати, и, к счастью, в это время в клинике не было ни одного мужчины) даже
…Русаков часто приглашал Лену к себе в кабинет, чтобы внушать ей вред слез и уныния как такового. Он говорил, что она еще молода, что красота вернется к ней и что касается этой неприятной, как он выражался, истории с Ольгой, так это не ее, не Ленина вина, что подружке отрезали ухо. Мало ли маньяков на свете, и если в каждом преступном действии винить себя, то и сердца, и здоровья не хватит.
А потом случилось то, что заставило Лену захотеть жить. Нет, в ее жизни не появился добрый ангел, не вернулся Бессонов, не позвонила Ольга… Все оказалось куда хуже… Однажды ее пригласил к себе доктор Русаков и предложил ей лимонаду. Он сам его делал из лимонов, он вообще дружил с лимонами и постоянно натирал лимонной коркой свои и без того белые и ухоженные руки.
– Лена, сядь и постарайся выслушать все спокойно.
– У меня проблемы со швами? – Неосознанно она озвучила то, что занимало ее тогда больше всего, – состояние ее лица.
– Я рад, что ты заговорила о швах. Нет, с ними все в порядке, они благополучно затягиваются. Речь идет о другом. – И выдал коротко: – Твой бывший любовник (он так и сказал, грубовато, но верно называя Бессонова именно любовником, а не женихом, не возлюбленным, не приятелем и не другом) женился на твоей квартирантке Ольге Нечаевой. Вчера.
Он и Ольгу назвал не подружкой, а квартиранткой. Любовник и квартирантка. Прекрасный союз. Марш Мендельсона, пожалуйста. Пышное белое платье, туфельки от «Черкизова» и густую фату, чтобы скрыть изъян скороспелой невесты…
Вот это был удар так удар.
– Ты не должна раскисать, чтобы они не радовались, что убили тебя напоминанием об их скотстве и предательстве. У них – своя жизнь, у тебя – своя. Поверь мне, твоя сложится более благополучно, потому что ты перенесла много страданий и умеешь ценить жизнь.
– Но почему? Она что, ждет ребенка?
– В том-то и дело, что никто ничего не знает. Это – шок для всех, кто знаком с Бессоновым. Ее-то персона никого не занимает, разве что люди пришли посмотреть, насколько искусно парикмахер уложил прическу и прицепил фату, чтобы скрыть отсутствие одного уха, но вот Бессонов удивил всех… Оказывается, вас, то есть тебя и его, уже давно все поженили, оставалось лишь сыграть свадебный спектакль…
– Кто поженил? О ком вы постоянно упоминаете во множественном числе?
– Общество. Те люди, что окружали вас, в частности, его. Он – фигура заметная в Москве, разве ты этого не знала? Он – модный дизайнер…
– Как
– Да, и он тоже.
– Вы пригласили меня сюда, чтобы передать эту сплетню? Вы уверены, что меня это интересует?
– Думаю, что да.
С этими словами Русаков подошел к сейфу и открыл его. Достал коробку из-под шоколадного набора, зеленую, тисненную золотом и разукрашенную розовыми и малиновыми узорами. Там лежал пухлый сверток из коричневой плотной бумаги. Русаков развернул его, и Лена увидела деньги.
– Здесь сто тысяч евро. Эти деньги мне привез Бессонов. Сегодня утром. Попросил передать тебе и сказать, что очень виноват перед тобой и все, что он может сейчас для тебя сделать, это подарить эти деньги. На лечение. На отдых. На жизнь…
Он не успел договорить, как она почти со звериным рычанием бросилась к коробке, опрокинула ее на пол… Лена шипела как змея, ноздри ее раздувались, она снова потянулась к злосчастной коробке, из которой все еще доносился сладкий конфетный дух. Ей хотелось разорвать коробку вместе с хрустящими, издевательски новенькими деньгами…
– Стой ты. – Он схватил ее за руку и усадил в кресло. – Не спеши. Деньги тебе сейчас нужны позарез. Ты только посмотри на себя в зеркало… Нет, я имею в виду не швы, а общее твое состояние: круги под глазами, бледность, безумный взгляд… Не дай им себя погубить. Послушай меня… Я желаю тебе только добра. Значит, так. Деньги эти я тебе сейчас не отдам. Просто не могу позволить, чтобы ты расправилась с ними. Они принесут тебе здоровье, отдых и покой. Кроме того, у тебя останутся деньги из тех, что ты принесла мне в первый день нашего знакомства. Тридцать тысяч долларов – это слишком много. Все оставшееся ты получишь вместе с этими, когда я пойму, что ты адекватна, относительно здорова. И не дури, поняла? Деньги здесь ни при чем.
– Он откупился от меня, – подвывая, произнесла она, все внутри ее колотилось.
– Хорошо хоть, так поступил. Ты пойми, не все решают высокие чувства… И мы, люди, подчас ведем себя как животные. Видимо, что-то нашло на них, раз они поступили так. Думаю, что слишком долгое время они провели вдвоем в твоей квартире. А уж когда с ней случилось это несчастье, она, не в пример некоторым, не постеснялась обратиться к нему за помощью. Не постеснялась, повторяю. Она вела себя естественно, как человек, а не манекен. Ты ничего не понимаешь в мужчинах.
– Да, ничего, – проговорила она помертвевшими губами. – А как же Собакин?
– При чем здесь Собакин?
Но у нее не было сил говорить.
– Тебе сделать укол?
Да, ей надо сделать укол. И не один. Она закрыла глаза и почувствовала, как он ее обнимает, прижимает ее голову к своему животу (к прохладным жестким пуговицам на натянутой рубашке), как его руки гладят ее макушку, скользят осторожно, боясь сползти вниз, коснуться лица…
– Если бы ты только знала, как дорога мне, – услышала она, и дыхание ее остановилось. Может, она ослышалась?