Древний Марс (сборник)
Шрифт:
– У тебя не болят суставы, Фейсал?
– Маэстро?
– Из-за силы тяготения. Или скорее из-за нехватки её. Запястья, лодыжки, пальцы, все суставы на сгибах. У меня чертовски болят. Сильнее всего – большие пальцы. Думал, будет наоборот, тут ведь все такое легкое. Ничего подобного. Едва могу поднять этот бокал к своим губам.
Мне показалось, что он проложил маршрут бокала от стола до губ вполне успешно. Граф Джек наполнил бокал еще одной порцией «вечернего восстановителя» и поглубже уселся в кресло. Судно скользило по тёмно-зелёным водам канала. Стремительно опустилась марсианская ночь. Война истощила эту когда-то плодовитую и густонаселенную землю, тепловые лучи оставили стекловидные черные шрамы, которые выжгли почку до реголита. Поднимался фарсин – вечерний ветер, меняющий
– До чего же этот мир страшен, – сказал граф Джек, допив второй бокал.
– Я нахожу его скорее спокойным. В нем есть своя меланхоличная красота.
– Я не про Марс. Повсюду, куда ни глянь, везде чертовски жутко, и становится всё страшнее и страшнее с тех пор, как началась война. Война наполняет всё жестокостью и уродством. Война хочет, чтобы всё стало похоже на неё. Это отвратительно, Фейсал.
– Согласен. Думаю, что мы зашли слишком далеко. Уничтожаем целые цивилизации. Аншаина ведь старше, чем любой город Земли. Это зашло гораздо дальше справедливого возмездия. Мы воюем, потому что это нам нравится.
– Да я не про войну, Фейсал. Я уже закончил про войну. Не отставай. Старость – вот что на самом деле чудовищно. Стареешь и ничегошеньки не можешь поделать с этим. Я чувствую старость всеми своими суставами, Фейсал. Эта дрянная планета заставляет меня чувствовать себя старым. Впереди долгий, медленный упадок в полную непригодность, слабоумие и недержание мочи. Что у меня есть? Неплохой набор трубок. И это всё. К тому же надолго их не хватит. Ни вкладов, ни собственности, никаких толком авторских гонораров с записей. Поганые налоговики обчистили меня до нитки. Как языком слизнули. Ничего не осталось, а эти подонки все равно руки тянут. Знаешь, они даже угрожали мне арестом. Ещё пусть тут долговую тюрьму заведут, по образцу лондонской Маршалси [13] . Я – папский рыцарь, знаете ли. Я – меч самого Его Святейшества.
13
Маршалси – долговая тюрьма в Лондоне с XIV до середины XIX в., печально знаменитая гибельными условиями содержания.
– Они только хотят получить свои деньги, – сказал я. Граф Джек никогда не платил юристам и бухгалтерам и в результате подписывал провальные контакты на запись. Налоговые декларации он заполнял, только когда судебные приставы сами наведывались к нему домой. Весь Марсианский тур с трудом бы покрыл годы неуплаченных налогов с процентами. – Они оставят вас в покое, как только получат своё.
– Нет, не оставят. Они никогда не отвяжутся. Они знают, граф Джек – мягкотелый. Мерзкие кредиторы, они вернутся. Только дай им вкусить твоей крови – и они уже никогда не дадут тебе сорваться с крючка. Паразиты. Я заражен фискальными паразитами. Налоги, война и старость – вот что делает всё вокруг таким грубым, пошлым и бессмысленным.
Лучи белого света засверкали над линией сумеречного горизонта. Я не мог определить, направлены ли они снизу вверх, или же сверху вниз. Флот исчез. Тепловые лучи, танцевавшие вдоль края мира, постепенно погасли. Их место заняли новые. На их фоне резко проступили очертания гор. Я невольно вскрикнул, вдруг вся линия горизонта стала частоколом сверкающих тепловых лучей. Граф Джек вскочил. Вспышки озаряли его лицо. Спустя несколько секунд до нас донесся приглушенный рокот далеких взрывов. Матросы-твавы трепетали на своих насестах. Я мог различить лишь нижний регистр их испуга – дискантовый визг. На горизонте не прекращалась пляска лучей и вспышек. Огненная дуга устремилась с неба вниз и прервалась белой вспышкой за горами. Не сомневаюсь, что видел, как канул в вечность дирижабль со всем экипажем. Это было красиво. Небо вспыхивало умопомрачительным салютом. Граф Джек изумлённо наблюдал и заслонил глаза рукой, когда страшнейший взрыв высоко над нами превратил ночь в день. Резко очерченные тени заметались над палубой, твавы просыпались и шумно
«Ох, дорогие, милые мальчишки», – зашептал граф Джек. Звук взрыва ударил по ушам. Задребезжали окна в рубке, затряслись бокалы и бутылка на столе. Всё нутро у меня тоже сотрясалось до самых печёнок. Лучи исчезли. Горизонт снова стал тёмным.
Мы наблюдали великую и ужасную битву, но ничего не знали о том, кто победил, кто проиграл, если были вообще победители и проигравшие, кто какие цели преследовал. Стали очевидцами чего-то внушающего страх, но одновременно красивого и непостижимого. Я поднял нетронутый доселе бокал и сделал глоток.
– Бог мой! – воскликнул граф Джек, который до сих пор стоял. – Я всегда думал, что ты не пьешь. Вроде по религиозным соображениям.
– Нет, я не пью скорее по музыкальным причинам. От алкоголя у меня болят суставы.
Я осушил бокал, не замечая – кислятина это или вино изысканнейшей марки. Выпил всё до дна.
– Мальчик мой.
Граф Джек налил нам ещё по бокалу, и мы вместе смотрели, как край мира пылает заревом далеких пожаров.
Мы давали концерт на сцене, сколоченной на пивных бочках для полупустого зала, а к концу осталось лишь шесть заполненных рядов. Не прекращавший пить на протяжении всего выступления командир подразделения пытался поднять своих солдат на сцену, танцевать под попурри старых ирландских песен. Те благоразумно отказались. Он же совсем запутался в собственных ногах, пытаясь соблазнить графа сплясать с ним под «Стены Лимерика», упал со сцены и раскроил себе голову о край пивной бочки.
В региональном командовании Большого Сырта аудитория была более прямолинейна. Нас закидали бутылками. Первая бутылка прилетела во время выхода, когда граф Джек с распростёртыми руками запел свою коронную песню – «Я заберу тебя домой, Кэтлин». Однако он продержался ещё две арии – «Il mio tesoro» из «Дон Жуана» Моцарта и «Nessun dorma» из оперы «Турандот» Пуччини – и марш «Огонь! Огонь!», пока точно запущенная бутылка марсианского экспортного светлого эля, в которой на самом деле была ещё теплая моча, не выплеснула своё содержимое прямо ему на манишку. Однако он ещё допел лиричную ирландскую песню «В саду, где картошка растёт», поклонился и только тогда покинул сцену. Я последовал за ним как раз в тот момент, когда на сцену посыпались складные армейские стулья. Не сказав ни слова и не взглянув на меня, он отправился прямиком в свою палатку и разделся там догола.
– В театре «Глазго Эмпайр» было и похуже, – сказал он. Его голос был преисполнен достоинства. Я никогда ещё так не восторгался им. – Можешь сделать что-нибудь с этим, мой мальчик? – Он протянул мне мокрый, источающий зловоние фрак. – И наполни мне ванну.
Гонорар за выступление мы взяли наличными, целиком, и отправились дальше вверх по ветвящемуся лабиринту каналов, всё ближе к передовой.
Мы плыли на быстром патрульном катере экспедиционного флота с одной тепло-лучевой турелью на носу и другой, вмонтированной в командную рубку. Там еле умещалось фортепьяно, а нам и угрюмой команде из четырёх человек места почти не оставалось. Матросы постоянно курили и пытались шокировать графа Джека своим мерзкими словечками. Сквернословить он умел искусней любого из них, но хранил молчание и достоинство. Наш катер прокладывал путь сквозь непостижимый лабиринт каналов Никса. Над нежно-зелеными водами Марса свисали пурпурные завитки папоротникообразных деревьев. С них падали в воду, как золотые монеты, коробочки семян, которые сразу пускали ростки в виде спиралевидных пропеллеров и уплывали прочь.
Мы плыли по земле онтов. То тут, то там их похожие на цапель силуэты высились на корме лодок, в которых они и жили. Время от времени на более широких каналах и разводьях виднелись их легендарные органические колесные суда и голубые фарфоровые города на сваях. Команда смотрела на онтов с нескрываемым отвращением и шутки ради проверяла на них работоспособность корабельных орудий. Онты приняли мандат Командования без боя, поэтому их города, корабли и уединенный образ жизни не претерпели изменения. Наш капитан считал их трусами и предателями по природе. Он доверял только видам, покорённым прикосновением теплового луча.