Древняя Русь: наследие в слове. Мир человека

Предлагаемая читателю трилогия написана пятнадцать лет назад, и тогда же вышла первая ее часть: «Мир человека в слове Древней Руси» (Издательство ЛГУ, 1986). Две другие части не были изданы, поскольку до последнего времени официальная идеология игнорировала историю русских идей. Теперь появилась возможность опубликовать полное исследование, которое последовательно и достаточно полно описывает характерные черты человека Древней Руси с точки зрения его чувств, разума и воли. Первая часть рассматривает социальные воззрения средневековой Руси («Мир человека»), вторая – этические и эстетические («Добро и Зло»), третья посвящена описанию интеллектуального развития восточных славян («Мудрость слова»).

За прошедшие годы появилось не очень много новой литературы

и основательных суждений, касающихся затронутых в книге проблем; в сущности, они не восполняют сведения и материалы, уже использованные при написании этой книги. Уточнения и ссылки могут касаться лишь тех исследований, которые рассматривают проблему или частные ее фрагменты с новой точки зрения. Такова причина, почему я не перерабатывал текст кардинальным образом; в новых условиях это означало бы писать совершенно другую книгу. Перечитывая рукопись, я понял, что и в этом виде она представляет определенный интерес; быть может, как отправная точка дальнейших изысканий в этой области гуманитарных наук. Всеобщий интерес к означенной проблематике свидетельствует о том, что она может оказаться полезной. Исторических экскурсов в область русской «ментальности-духовности» не так уж много, но подобные исследования могут перевести изучение предмета с обобщенно-типологического на конкретно-историческое основание.

Но что решительно изменилось за эти годы, что внушает надежду на углубленное изучение темы с точки зрения русской философской рефлексии – так это возвращение читателям русских мыслителей, интуиция которых во многом отразила те представления о жизни и судьбе, которые складывались в Древней Руси и развивались в средневековой России. Времена все-таки изменились. При работе над первой частью трилогии редактор заботливо очищал книгу от текстов Хомякова и Бердяева, оставляя Гоббса и Энгельса. Сегодня мы можем войти в мир суждений, выстраданных русской ментальностью.

Во всем остальном сохраняется в силе сказанное мною в предисловии к первой части. Еще раз напомню, что речь идет здесь о древнерусской эпохе, чуть-чуть затронуты тексты до начала XVII в., не дальше. Это – время первых толчков в развитии чувства и мысли, начало движения к нашему времени... словом, тот узловой момент отечественной истории, с которого все началось и который все еще определяет наше духовное существование.

Сентябрь 1999 г.

Приведенные в эпиграфе слова известного лингвиста исчерпывающе передают главную мысль нашего введения. Основные положения, определения и понятия необходимо изложить с самого начала хотя бы затем, чтобы в дальнейшем не возвращаться к тем проблемам обработки исходного материала и приемам описания, которые легли в основу этой книги.

Сопоставляя слова родственных языков, старые слова и их прежние значения, дошедшие до нас в составе древних памятников и в архаических русских говорах, мы можем представить себе процесс изменения слов в виде последовательных этапов и более или менее точно описать их. В этом смысле палеолингвистика столь же точная наука, как и палеоботаника или палеография, изучающие по дошедшим до нас остаткам древние (pal'aios значит ‘древний’) растения или письмена. Но есть одна трудность, которую следует иметь в виду, читая работы по истории слов. В древности философия входила в состав языкознания, так что поучительным будет и следующее сравнение языкознания с философией.

Окружающая нас действительность, окружающий мир, существующий объективно, есть сущее, а наука о сущем – онтология (греческое on, ontos ‘сущее’). Познание человеком сущего шло постепенно, хотя были ошибки и отклонения, взлеты и падения. Это уже гносеологический аспект философского мировосприятия (греческое gnsis означает ‘знание, познание’). Таков следующий уровень сущего, ограниченный пределами и возможностями человеческого разума, а мощь этого разума, взятого в его развитии, и есть предмет нашего познания. Именно он интересует нас, поскольку мы хотим представить не элементы сущего, а последовательные этапы познания его нашими предками. Следовательно, для нас, их потомков, и гносеология прошлых веков онтологична, если можно так выразиться. Однако мы должны понять и то, что именно и каким образом когда-то открывали для себя наши предки, восстановить, хотя бы в общих чертах, картину их познания мира и объяснить себе эти достижения как успех цивилизации и человеческого духа в их национальных формах – потому что любая культура, в том числе и средневековая, рождается и развивается

в национальных формах. Тем самым, объектом нашего изучения является даже и не сущее само по себе, а лишь его отражение в сознании наших предков, хотя бы только в формах, доступных языку и тексту, в которых нашли выражение результаты творческой мысли предков. В этом сплетении разных уровней познания и состоит вся трудность работы лингвиста: он должен объяснить однажды уже объясненное, но на уровне знания средних веков, найти смысл и логику в эволюции идей; эту сторону познания ученые называют эвристикой (heurisko значит ‘я нахожу’). Чем больше в процессе исследования мы удаляемся от фактов объективной реальности, тем больше возможностей отклониться от действительного течения событий. Опорой и стимулом в этом случае может стать все та же действительность, сущее, которое не изменяется в зависимости от точки зрения древнего ли человека, человека средневековья или современного человека.

Поэтому в нашей книге мы рассмотрим лишь коренные элементы представлений Древней Руси о мире и человеке в их развитии. Их легче объективировать, поскольку они представлены не в одном только языке, но известны и по другим источникам, а отчасти сохранились в общественном быте еще недавнего прошлого, свежего в нашей памяти, так что есть с чем и сравнивать.

За сто лет, прошедших с момента выхода в свет первых работ по истории материальной и духовной культуры индоевропейцев и древних славян, которые были основаны на данных языка, лингвистика проделала основательную работу по расчистке и уточнению собранного материала, появилось множество работ на интересующую нас тему. Сосредоточиться на этой теме помогает выбор условного ориентира в прошлом: в качестве такового избрана точка зрения среднего человека русского средневековья, живущего в той интеллектуальной и духовной атмосфере, которая и стала здесь предметом изображения. Несомненным преимуществом такого описания является не только единая точка зрения на материал, но и возможность остановиться на действительно важных именно для средневекового человека понятиях и образах мировосприятия.

Вглядываясь в исторические источники, историк общества затрудняется проникнуть в чувство и мысль предков, ему кажется, что действующие лица действуют молча, воюют, мирятся, но ни сами не скажут, ни летописец от себя не прибавит, за что они воюют, вследствие чего мирятся; в городе, на дворе княжеском ничего не слышно, все тихо; все сидят запершись и думают думу про себя; отворяются двери, выходят люди на сцену, делают что-нибудь, но делают молча, – так говорит знаток древнерусских источников С. М. Соловьев (см.: Ключевский, т. I, с. 439). [1] Это впечатление лингвисту кажется странным, потому что и летописи насыщены репликами героев, шумом толпы, дыханием времени; мы постоянно слышим голоса прошлого, можем различать даже интонацию речи и то настроение, с каким произносятся слова. Важны и сами слова, каждое в отдельности и все вместе, всегда столь значительные в общем потоке событий, действий, речей. Они тоже многое могут поведать о смысле далеких событий, и соглашаешься с другим историком, который справедливо сказал: «Дела и мысли людей – вот предметы моего внимания. На словах я не останавливаюсь. Слова интересны мне лишь как материал для понимания мыслей. Этот материал ненадежен. Когда нет более надежного, я анализирую его» (Чернышевский, 1951, с. 74).

Между предметом и словом, его называющим, стоит понятие о предмете, которое слово обозначает. Для современного сознания слово – всего лишь знак, который имеет свое (лексическое) значение. Оно складывается из множества представлений о признаках предмета, существенных и случайных, полезных и малозначительных, одинаково красивых или невыразительных. Содержание понятия также состоит из обобщенных признаков предмета, но уже только самых важных, существенных, необходимых для опознания вещи и по возможности истинных. В содержании понятия, например, о столе будут указаны самые необходимые признаки: форма поверхности и ножек, в значении же слова стол таких признаков много больше, да ведь и самих столов существует превеликое множество. «Столов» станет еще больше, если мы углубимся в их историю, привлекая для рассмотрения также и стулья, застолья, столицы, престолы и прочее, что своим происхождением связано с древним словом-образом «стол». Признак признаку рознь, но в словесном признаке больше и индивидуального, и национального, чем в признаках, составляющих содержание понятия. Развитие и мужание мысли и заключалось в том, что в постоянном поиске, отражая внешний мир, человеческое слово все строже и четче выражало представление о самом существенном признаке того или иного предмета, порождая тем самым понятие о нем. Понятие логично, связано со значением, слово же ближе к чувственным формам конкретного познания.