Древняя Спарта и ее герои
Шрифт:
Во внутриполитических делах партия Павсания должна была выступать на стороне тех, кто уже в 404 г. с большим опасением смотрел на приток денег в Спарту, считая, что отступление от принципов Ликурга в данном пункте может привести к открытому расколу спартанской общины. Этим, как их называет Плутарх, «наиболее проницательным из спартиатов», видимо, удавалось так корректировать новые законы, чтобы ослабить их радикализм. Они сумели свести на нет революционный по своей сущности закон, разрешающий хождение золотой и серебряной монеты, сопроводив его важной оговоркой, согласно которой это право оставалось исключительной монополией государства (Plut. Lys. 17). При первом же удобном случае данный закон был обращен против друзей Лисандра: в 403 г. был обвинен в его нарушении и казнен друг и сподвижник Лисандра Форак (Plut. Lys. 19). Такое отношение властей к новой аристократии, созданной Лисандром, послужило сигналом к ее фактической эмиграции. Поэтому часть спартиатов
В Афины Павсаний прибыл, очевидно, с твердым намерением положить конец гражданской войне и уничтожить тот тиранический режим, который существовал там благодаря усилиям Лисандра. Все его действия были проникнуты явной симпатией к пирейским демократам и лидеру их Фрасибулу[277]. Военных действий против демократов, находящихся в Пирее, Павсаний старался не вести. Однако — возможно, провоцируемый Лисандром, — царь не сумел избежать стычки с ними. В результате он потерял нескольких видных спартиатов и в их числе двух полемархов (Xen. Hell. II, 4, 30–34). Подобные потери оказались настолько чувствительными для спартанской общины, что дали повод Лисандру по возвращении на родину привлечь Павсания к суду.
Но, несмотря на сомнительные военные успехи, политические результаты афинской экспедиции Павсания были впечатляющими: он сумел остановить Лисандра, добился значительного отхода Спарты от нового имперского курса и, наконец, сделал примирительный жест в сторону союзников. Как верно заметил Эд. Мейер, «умиротворение партий в Афинах… было вместе с тем и открытым отказом от Лисандра и его политики»[278].
Почти сразу же по возвращении из Афин Павсаний был обвинен в государственной измене и привлечен к суду. Процесс проходил зимой 403/402 г. Эта дата достаточно точно установлена благодаря указанию Плутарха (Mor. 749f), что примирение граждан имело место 12 боэдромиона, то есть в конце сентября – начале октября. Следовательно, Павсания судил уже новый комитет эфоров, который приступил к своим обязанностям в августе – сентябре 403 г. Павсаний, автор «Описания Эллады», рассказывает о суде над спартанским царем: «Когда он (Павсаний. — Л. П.) вернулся из Афин после такого бесплодного сражения, его враги призвали его на суд. В суде над лакедемонским царем заседают так называемые геронты, двадцать восемь человек, вся коллегия эфоров, а вместе с ними и царь из другого царского дома. Четырнадцать геронтов, а также Агис, царь из другого царского дома, признали, что Павсаний виновен; все же остальные судьи его оправдали» (III, 5, 2). Нет сомнения, что суд был инспирирован Лисандром и его сторонниками и являлся их ответной, хотя и запоздалой реакцией на действия Павсания в Афинах.
Царя оправдали с перевесом в четыре голоса, которые все принадлежали эфорам. Последовательная поддержка, которую оказывали Павсанию эфоры из двух разных коллегий (404/3 и 403/2 гг.), удивительна. Как правило, эфоры находились в оппозиции к царям, пресекая их излишнюю самостоятельность. Возможно, что вражда эфоров и царей была несколько преувеличена древней традицией, но в целом традиция верна: эфоры нередко преследовали и предавали суду тех царей, которые, по их мнению, из-за своих чрезмерных амбиций представляли опасность для спартанской общины. В данном случае их явная поддержка, оказанная царю, легко объяснима: эфоры голосовали не столько за Павсания, сколько против Лисандра. Тем самым они открыто поддержали все действия царя в Афинах. Не отличающийся особыми талантами Павсаний для них был более предпочтительной фигурой, чем Лисандр, герой Пелопоннесской войны и самый авторитетный на тот момент греческий политик. Как верно заметил И. Е. Суриков, «эфоры более терпимо относились к слабым царям. Уж очень дружным фронтом встал эфорат на защиту Павсания»[279]. Консолидированная позиция эфоров в деле Павсания — пример редкого для Спарты единения эфората и царской власти. Такая коалиция была возможна только при наличии общего врага, каким для большей части спартанской аристократии с ее традиционно консервативными установками стал Лисандр. Можно утверждать, что в Спарте к концу Пелопоннесской войны оформился антилисандровский блок во главе с царем Павсанием.
Вернемся, однако, к суду. Что удивляет и требует дальнейших объяснений — это голосование царя Агиса за осуждение Павсания. Ведь несколькими месяцами ранее, летом 403 г., он поддержал решение о посылке Павсания в Афины. Гипотетически можно предположить, что причиной враждебности Агиса к Павсанию было нарушение последним их принципиального соглашения, заключенного перед афинской кампанией. Видимо, не случайно на всех действиях Павсания в Афинах лежал налет таинственности. Ему приходилось скрывать свои планы не только от Лисандра и его сторонников, но и от Агиса. Очевидно, Павсаний в Афинах действовал вопреки предварительной договоренности. Агис был готов поддерживать Павсания,
В чем были принципиальные расхождения участников конфликта? Лучше всего мы представляем себе позицию Лисандра. Во внутренних делах Лисандр и его сторонники выступали за смягчение слишком строгих законов, приписываемых Ликургу, особенно в той их части, которая касалась запрета на хождение в стране иностранной валюты. Создаваемая Лисандром держава никак не сочеталась с консервативными устоями Ликургова космоса. Сохранить и то, и другое без каких-либо существенных изменений было невозможно. Но ни правящая элита, ни общество в целом не проявляли готовности к столь радикальным переменам. Скорее наоборот, сразу же по окончании Пелопоннесской войны в Спарте победила реакция. Большая часть общества, напуганная слишком быстрыми переменами во всех областях жизни и отлученная от дележа военной добычи, предпочла возвращение к традиционному укладу и порядку.
Сравнительная пассивность спартанцев за границей в ближайшие семь лет после 403 г. объясняется тем, что политические течения в Спарте сплелись в сложный и противоречивый клубок. Ни одна из враждующих между собой группировок не была способна эффективно контролировать положение и обеспечивать преемственность политических решений. По-видимому, наличие нескольких политических течений и острая борьба между ними помешали Спарте выработать постоянное направление во внешней политике после 404 г.
Во всех известных нам конфликтах ближайшего после 404 г. десятилетия непременно будут участвовать Лисандр и Павсаний, занимая каждый раз диаметрально противоположные позиции. Так, в 399 г. Павсаний принял участие в споре о престолонаследии на стороне Леотихида. Для Павсания было жизненно важно не допустить на трон Агесилая, чья дружба с Лисандром была общеизвестна. Только этими соображениями объясняется та поддержка, которую он оказал сыну Агиса — Леотихиду. Кроме участия царя Павсания в споре о престолонаследии, его политическое влияние, возможно, прослеживается и в том, что Спарта не обратила внимания на две акции, которые имели место в 401 г.: захват фиванцами Оропа и инкорпорацию афинянами Элевсина (Хеп. Hell. II, 4, 43; Diod. XIV, 17, 1–3).
Политическая карьера Павсания закончилась в 395 г. вполне предсказуемым и, можно сказать, типичным для спартанских лидеров образом. Он был послан в Беотию во главе спартанской армии на помощь Лисандру, но прибыл слишком поздно, уже после битвы при Галиарте, в которой Спарта потерпела поражение, а Лисандр погиб. По возвращении домой Павсаний вторично был привлечен к суду, причем ему припомнили не только новые, но и старые грехи и приговорили к смертной казни (Xen. Hell. III, 5, 25). Сам факт суда и строгость приговора уже в древности породили слухи, что Павсаний умышленно опоздал, чтобы погубить своего политического противника. Как бы то ни было, в суровости приговора можно видеть уступку многочисленным поклонникам Лисандра, которые наверняка требовали самого сурового наказания для Павсания. Но решимости казнить царя у общества в целом не было. Надо думать, что власти сквозь пальцы смотрели на бегство Павсания в Тегею, где он и провел десять последних лет своей жизни, пребывая в качестве молящего о защите в святилище Афины Алей (Xen. Hell. III, 5, 25–6; Diod. XIV, 89, 1; Plut. Lys. 28–29).
Находясь в изгнании, Павсаний, видимо, занялся литературным творчеством и уже с помощью пера попытался осмыслить причины своего политического поражения. В этом Павсаний опять-таки был схож с Лисандром. В стране, давно уже лишенной своих поэтов и прозаиков, сам факт обращения бывших политических лидеров к сочинительству заслуживает пристального внимания[280].
У Эфора мы находим сообщение, что Павсаний был автором какого-то труда о конституции Ликурга (Ephor, ар. Strab. VIII, 5, 5, р. 366). Однако текст этого отрывка у передающего его Страбона сильно испорчен. В наилучшем образом сохранившейся рукописи Страбона — Парижском кодексе конца XIV в. (А) — это место имеет много лакун, приблизительно по 15 букв в каждой строке. Эд. Мейер в своих штудиях о царе Павсании приводит сохранившийся рукописный текст данного фрагмента Эфора лишь с теми добавлениями, которые, по его мнению, вполне надежны[281]. Однако ему еще не был известен Ватиканский палимпсест, что, конечно, повлияло на его мнение относительно трактата Павсания.