Древо человеческое

Уайт Патрик

– Нам тоже бог не дает, – сказала она, – хоть не скажешь, что мы не стараемся.

Вскоре вернулся ее муж с козой.

Так Эми Паркер увезла о’даудовскую упиравшуюся козу и начала выкармливать новорожденного теленка, который сразу же принялся мусолить ее пальцы в ведерке с молоком. Неумелыми своими деснами он всасывал жизнь и не мог насытиться. А женщина, чувствуя, как прибывают у теленка силы и резвость, стала меньше думать о своей больной корове, два дня и две ночи лежавшей в папоротниках и теперь уж совсем похожей на изваяние из долготерпеливой бронзы.

– Но ей же не хуже, – сказала она, стараясь

оправдать это неожиданное равнодушие; ведь она искренне любила свою корову.

– И не лучше, – ответил Стэн Паркер.

Он все еще ходил за коровой, что-то произносил, сидел возле нее на корточках, уже вытоптав в папоротниках прогалину. Чтобы опорожнить соски, он вставлял в них трубочки перьев и таскал миски с курившейся паром водой, то ли потому, что с этого начал, то ли чтобы убедиться, сможет ли его воля вместе с горячей тряпкой вывести корову из апатии. Но воля его оказалась недостаточно сильна. И однажды, когда не было жены, он поглядел не мигая в кроткие немигающие глаза коровы и стал пинать ее ногой в крестец.

– Вставай! – кричал он, пиная ее, что было мочи. – Встань, ради бога! Встань! Встань!

Он выбился из сил.

Эми Паркер, проходившая в это время между деревьями, не узнала своего мужа. И его грубый и прерывистый громкий голос.

– Оставь ее на минутку, – сказала она, вороша носком башмака комковатую землю, будто земля открывала ей еще незнакомую сторону жизни. – Давай я посижу с ней немножко. Чайник на плите. Ты пойди полежи, Стэн, а потом мы чего-нибудь поедим.

И он послушно ушел.

Она не помнила, чтобы он когда-нибудь подчинялся ей так покорно.

И как бы то ни было, но сейчас, в этой сырой ложбинке, возле больной коровы ей было грустно сознавать, что муж, уступив ей, отказался от своей силы и власти. Это значило, что теперь должна быть сильной она, а силы не было. Надвигавшаяся темнота и сети ежевичных кустов еще больше сдавили ее слабенькую душу, и ребенок у нее внутри запротестовал, быть может, чувствуя какую-то грядущую беду еще в темнице ее тела.

– Бедненькая Джулия, – сказала она, положив руку на неподвижную шею коровы.

Теперь женщине казалось, что ничего уже она не может вызвать к жизни. Будто никогда и не бывало тех минут радости или понимания, которые ей случалось пережить. Сейчас ее душа была пуста.

Эми Паркер медленно отошла от коровы. Пошла меж деревьев по земле, которая была их собственностью. Сквозь мягко колышущиеся ветви мутно просвечивала луна, бледная и размытая. И все как будто плыло – и ветерок, и ветки, и луна, и тучи. Должно быть, казалось ей, пойдет дождь в этом тусклом размытом мире, где она сейчас шла. Где стояла их хижина и как-то некстати бодро светилось окошко. Через это окошко из самодельного жилища она увидела спящего на кровати мужа. На плите стояли кастрюльки. Через край черного котелка лилась пена от кипящей картошки. Женщина перевела взгляд на сильное тело этого слабого человека. Ее шлепанцы валялись под стулом, оба на боку. С какой-то вялой, тоскливой, цепенящей отрешенностью она вдруг поняла, что смотрит на собственную жизнь.

Было бы так просто нарушить это наваждение – взять и стукнуть в окно. Сказать: взгляни на меня, Стэн.

Но это казалось невозможным.

И она отпрянула от этого дома, рвущего ей душу, назад, в мир деревьев и туч, ставший сейчас

ее миром, хотела она того или нет. Ноги несли ее сквозь заросли папоротника. И этот ребенок, что у меня родится, думала она. Мое тело растит его помимо моей воли. Даже пол неродившегося ребенка уже кем-то предрешен. Сама она беспомощна. Юбка ее цеплялась за шершавую кору стволов. К чему бы она ни притронулась, все почти сразу уносило из ее рук, и она должна смириться с этим.

Еще немного – и женщина поняла, что все кончилось, пока ее не было, а она-то надеялась, что хоть не ей первой придется это увидеть.

Корова лежала на боку. Она странно вытянулась и в лунном свете казалась черной. Ноги торчали твердо, как у стола. Женщина потрогала ее носком башмака. Их Джулия была мертва.

А женщина была одна наедине с луной.

Она бросилась бежать, шумно, по-звериному дыша. Мокрая мясистая листва обрызгивала ее окаменевшее лицо или высовывала прутик и стегала. Надо скорее домой, скорее сказать ему, уйти от мертвой коровы, бежать, насколько позволяют ноги и ветки. Она бежала сквозь медленный, густой лунный свет. Злобные тени хватали ее за волосы. Она не могла бежать быстро между страдающих деревьев к полному света дому, который она видела в воображении. Бежать, бежать. Но чем больше она удалялась от мертвой коровы, тем ближе подступало что-то странное, еще никогда не испытанное. Вся кожа ее похолодела, когда она продиралась сквозь гущину цеплявших ее ветвей, напрягая все силы и не думая ни о чем – только бы поскорее убежать от собственного страха.

И так, с разбегу, еще довольно далеко от дома, Эми Паркер упала на какую-то темную тень, которая днем была кучей камней, и на время окружающее перестало для нее существовать.

А в небе сияла луна.

Когда женщина очнулась, мир был в тисках безжалостного лунного света. «Я старалась убежать и бежала слишком быстро», – сквозь зубы проговорила женщина. Начались боли. И она тихонько заплакала от грусти по корове, от грусти белесого лунного света, от грусти за свое мягкое, словно тающее тело, с которым она уже не могла совладать. Да и ни с чем уже она не могла совладать, еле ковыляя дальше по мокрым папоротникам.

Когда она добралась домой, муж потягивался на кровати. Он проснулся от запаха пригоревшей картошки – вода в котелке почти выкипела – и хотел подняться, чтобы снять ее с огня.

От сна он размяк. Чувство ответственности еще не начало враждовать с его врожденной добротой, и жена могла бы припасть к нему, если б захотела. Но сейчас ей не хотелось даже смотреть на него.

– Что ж ты, – сказала она, – ведь вся картошка сгорела. – Как будто это было самое главное.

Но он поглядел на ее плечи и сказал:

– Что случилось, Эми? Корова, да?

За дверью, которую она не закрыла за собой, тянулись полные тайн коридоры лунного света.

– Корова уже мертвая, – выговорила она трясущимися губами, кусая их, когда возобновлялась боль. То, что муж рядом, было невыносимо. Тело ее куда-то от нее ускользало, как и огромный прилив нежности, которую она отдала бы ему, будь это возможно.

– Да, – сказал муж, уставясь в земляной пол. – Это… Ну что там, конечно, плохо. Но ты не расстраивайся, Эми. Все-таки телочка осталась. А корова была старая, да и не очень хорошая, у нее и соски болели, и то, и сё.