Древо света

Слуцкис Миколас

«Поваленное древо света» — это всего лишь погасший вечером закат. Но образ этот — не «для красоты». И, все пристальнее вглядываясь в характеры и судьбы людей, все настойчивее ставя вопрос о личной ответственности, личной совести, личном

вкладе человека в общие дела, автор порой возлагает слишком тяжкий груз вины на плечи отцов, отделяя семью, ее влияние от всех других и разнообразных влияний. Да, и Статкус и Елена виноваты перед Нерингой: Статкус в том, что, не умея «встретиться с собой», он не умел и помочь дочери. Вина же Елены в том, что она «выдумала» для девочки «всесильного носителя» света — отца, а он таким не был и не мог быть. Да и себя — «мамочку» — Елена «выдумала»; и собой она быть не сумела. А из всего прекрасного, что было заложено в Петронеле, эта мать семьи сумела передать сыну лишь доброту, которая стала в нем (от каких «обстоятельств»?) бесхребетной, засунула его под башмачок псевдокультурной болезненной истерички.

И почему врачи «Скорой», внимательно, с уважением лечащие больную старуху, колхозницу Петронеле, вместе с тем тут же прикидывают, нельзя ли купить столь «райский уголок» и преобразовать его на современный «энглизированный» лад?

Псевдокультура прагматична, корыстна, она ни в чем не схожа с «рыцарскими устремлениями» к красоте (порой комичными), которым предается Лауринас.

И носитель этой «культуры» — супруга академика, продающая Лауринасу породистого щенка по кличке Уэльс — «в честь принца Уэльского», и ее дочь и зять — все они либо не могут встретиться с собой, потому что они вообще не существуют как личности, либо по слабости не могут сбросить с себя гнет «культурных» прагматиков.

Я не хочу и не буду упрекать автора за то, что в романе его дан «срез» определенного куска жизни с точки зрения «отцов» — среднего то есть поколения; с той правдой дедов, какую он раскрыл в образах Лауринаса и Петронеле — читатель не может не согласиться. Да, старикам не надо «встречаться с собой» — они всегда были собой — несмотря па огрехи и ошибки. И как знать — быть может, и состоится подлинная встреча Статкуса с собой, и может быть, из-за «пластмассовой» улыбочки Елены еще проглянет милая усмешка Олененка.

И может быть, зять «академика» пошлет к черту всех «престижных» собак «академика» и напишет к выставке свою, настоящую, хорошую картину. И неужели так уж неисправимы грехи Статкуса-отца — что не воскреснет для жизни Неринга?

Пусть решает этот вопрос читатель. Герои оставлены в пути: ведь роман Слуцкиса — не проповедь, не дидактическая притча, а предостережение.

Е. КНИПОВИЧ