Дрезденские страсти. Повесть из истории международного антисемитского движения
Шрифт:
Бурные аплодисменты продолжались не менее пяти минут, то затихая, то вновь вспыхивая. Я видел, как стоя аплодировал Виктор Иштоци.
– Капиталисты-неевреи оказались неспособны при равных правах, – продолжал Генрици, выждав, пока стихнут аплодисменты, – выдержать конкуренцию с евреями. Как бы богаты, влиятельны, искусны ни были отдельные капиталисты или группы, они всегда слабее всего еврейского капиталистического народа… В Германии большинство капиталистов – евреи, и им принадлежит несоразмерно большое количество капиталов. В Австро-Венгрии капиталисты-неевреи весьма редки.
– Согласен с каждым вашим словом, господин Генрици, – сказал Иштоци, – хотел бы лишь добавить, что следует различать Австрию и Венгрию. Относительно законов и учреждений, экономических
– Очень существенное замечание нашего венгерского друга, – сказал Генрици. – И тем не менее, евреи пользуются поддержкой в Венгрии со стороны старой аристократии, ощипанной ими буржуазии, правительства и части общественного мнения. Такую же, если не худшую, картину мы наблюдаем и в других западноевропейских странах вообще и в Германии в особенности. В чем же дело? Дело в том, и здесь мы тоже во многом обязаны научным исследованиям Дюринга, дело в том, что, несмотря на постоянное уменьшение участия в барышах, спекуляции и бирже для неевреев, все капиталисты и вся высшая буржуазия в Германии и Австрии стоят на стороне евреев, связаны с ними участием во множестве предприятий. Капиталисты-неевреи знают, что в случае разрыва они бы потеряли возможность увеличения или даже сохранения своего богатства…
Я чувствовал, что сейчас что-то произойдет. И действительно, несмотря на все старания Пинкерта, шум все нарастал. В разных местах пивного зала вспыхнули ожесточенные споры между делегатами и публикой по поводу последних слов Генрици. Правые политические антисемиты во главе со Штеккером встали со своих мест. И, возвысив голос, стараясь перекричать шум, повернувшись в сторону Штеккера, как бы бросая именно ему упрек, Генрици произнес:
– Члены аристократии и правительственные лица, часто наиболее выдающиеся между ними, нуждаются в кредите евреев, или находятся у них в неоплатном долгу, или живут на счет евреев, пользуясь выгодными синекурами, раздаваемыми евреями в различных предприятиях, которые они не перестают основывать.
– Браво, – крикнул Купец. – Господин немец (в запале он забыл или вовсе не помнил фамилию оратора) верно говорит… В Бессарабской губернии, в Сороках, например, пятнадцать тысяч населения, а ни одной христианской лавки. Местные симхи и мордки снабжают весь уезд, начиная бомондом и кончая крестьянами, браком варшавских, лодзинских и белостокских фабрик… А русский льняной товар гниет…
Он говорил так торопливо, что я едва успевал переводить. И, словно осмелев от такого, пусть наивного, но искреннего выступления своего товарища по делегации, встал Путешественник и по сути развил ту же идею, но в более культурной, осмысленной форме.
– Капитал, – сказал он, – это скопленный коллективный труд нации. И он должен оставаться в нации, а не использоваться с целью эксплуатации. Еврей, даже капиталист, не сидит прочно. Он все время в походном состоянии, он верит лишь в движимый капитал, который в любой момент можно увезти в какую-нибудь Америку. У них нет инстинкта оседлости, нет органической связи между ними и страной. Уважаемый господин Штеккер утверждает, что это человечество гонениями сплотило их в корпорацию, изолировало их. Но нельзя исключить и личных качеств расы, и в этом я согласен с господином Генрици. Конкуренция требует от каждого капиталиста возможной дешевизны производства. Но есть мера, грань порядочности, которую не решается переступить честный человек, патриот, христианин, ариец… Ее-то нет у еврея-космополита… Космополита не в смысле мирового братства, а согласно своим интересам… И таковым всегда был не только современный, но и исторический еврей…
После Путешественника выступил Штеккер. Окинув зал своим холодным взглядом обывателя-брандербуржца, но обращаясь тоже непосредственно к Генрици, он сказал:
– Я считаю, что подстрекательские
– Народ не может ждать, – выкрикнул Иштоци, – пока правительство поймет его нужды… Сам народ должен подняться на защиту против организованной эксплуатации его евреями…
Снова возник шум, и в этом шуме, не знаю, заметил ли кто-либо из присутствующих следующие слова Генрици:
– Истинное решение еврейского вопроса дал Дюринг. Оно в социальном государстве, в социальной экономике и в социальной культуре…»
VII
Поскольку главный вопрос, который в настоящее время дискутируется на конгрессе – экономический, то есть засилье евреев в экономической сфере, мы рассмотрим воззрения теоретика социалистического антисемитизма Евгения Дюринга на экономические проблемы и его положительные экономические идеалы в социалитарном государстве, свободном от капитализма вообще и от еврейского капитализма в особенности. Впрочем, расовый социализм Дюринга возможно проанализировать особенно тщательно в его полемике с классовым социализмом Маркса – Энгельса, поскольку они с разных сторон рассматривают одно и то же. Ну, прежде всего, воззрения обоих направлений в социализме на капитал. Дюринг утверждает, что любая сумма, достигшая определенного уровня, м о ж е т превратиться в капитал. В этом «м о ж е т» принципиальная разница меж двумя социалистическими воззрениями на капитал. Для того чтоб это понять, призовем опять на помощь Энгельса, в изложении которого Маркс становится более ясен, чем в своем собственном изложении. А для понимания сущности капитала Энгельс в свою очередь призывает на помощь не более не менее как французского императора Наполеона и его представления о сражении дисциплинированной французской кавалерии с лучшей в единоборстве, но недисциплинированной конницей мамлюков: «Два мамлюка, безусловно, превосходили трех французов, сто мамлюков равны по силе ста французам, триста французов обычно одерживали верх над тремястами мамлюков, а тысяча французов всегда побивала тысячу пятьсот мамлюков».
Далее Энгельс пишет: «Подобно тому как у Маркса определенная, хоть и меняющаяся минимальная сумма меновой стоимости необходима для того, чтоб сделать возможным ее превращение в капитал, точно так же у Наполеона определенная минимальная величина конного отряда необходима, чтоб дать проявиться силе дисциплины, заложенной в сомкнутом строе и планомерности действия, и чтобы эта сила дисциплины выросла до превосходства».
Иными словами, если Дюринг видит в капитале только количество, которое проявляет себя с помощью аморальных средств, то Маркс видит в капитале количество, переходящее в качество при помощи экономического умения. Капиталист выступает в качестве экспроприатора частной собственности, основанной на собственном труде, и таким образом происходит концентрация капитала в немногих руках и концентрация неимущих масс в городах. Социалист Дюринг считает это аморальным. Однако, как пишет Энгельс:
«Эта апелляция к морали и праву в научном отношении нисколько не продвигает нас вперед». Далее, правда, делая полшага навстречу Дюрингу, Энгельс пишет: «В нравственном негодовании, как бы оно ни было справедливо, экономическая наука может усматривать не доказательство, а только симптом». В том, что даже эти полшага навстречу Дюрингу опасны, мы убеждаемся сразу, ибо Энгельс пишет (и как мы, жители XX века, теперь уже знаем, не без основания пишет): «Мы едва ли ошибемся, если скажем наперед, что Дюринг (и дюрингианцы, добавим от себя) политическую экономию в конце концов сведет к окончательным истинам в последней инстанции, к вечным естественным законам, к тавтологическим, абсолютно бессодержательным аксиомам – и в то же время все положительное содержание политической экономии протащит с черного хода».