Дропкат реальности, или пособие для начинающего шулера
Шрифт:
— О каком это он обещании? — Эрден подозрительно посмотрел на Вассу.
— Потом, — девушка махнула рукой и задрала подол одной из двенадцати юбок (эта традиция повелась оттого, что, по закону табора, если муж скажет — уходи, то уйти придется в том, что на тебе надето, вот и носят если не все свое добро, то юбки уж точно на себе — зато зимою тепло), извлекая свертки.
Кинула их в руки оторопелым мужчинам со словами:
— Держи. Ты — монах, — первый куль, полетевший в руки Эрдену, приветствовал нового хозяина облачком пыли и двумя тучными молями,
Второй свёрток состоял из портков, последний раз не знавших стирки никогда, и рубахи с меховой безрукавкой. Илас придирчиво оглядел 'костюмчик'.
— А акинака нет? Или хотя бы фальшиона? Тесака на худой конец? Какой же я охранник без оружия?
По мере перечисления оружия блондином Васса медленно закипала.
— Знаешь, на востоке есть такое блюдо, жричёдали называется, — девушка все же сорвалась.
Еще бы: сначала бег с препятствиями сквозь толпу, судорожный поиск табора, борьба с упёртостью Леша, возомнившего себя 'великим предателем, который должен искупить свою вину'.
План самого вызволения 'сладкой парочки' сложился у Вассы в первый клин, как мужчин скрутили. В том, что их выведут от армикопольского инквизитора только для того, чтобы препроводить к кострищу, девушка не сомневалась — чуяла по настрою толпы. Когда народ жаждет зрелища и крови, закон часто бывает слеп и глух к обвиняемым. Потому внутри лицедейки словно лучина зажглась, отмеряя ей время для подготовки к спасению друзей: не уложишься в срок — всю оставшуюся жизнь будешь ощущать на губах вкус человеческого пепла.
Успела, смогла, правда цена, которую обещала Земару, была неподъёмной. Тяжестью клонили слова клятвы, что давала на крови. Вот и сорвалась.
Илас же на удивление не ответил очередной колкостью, а без слов, скривившись, стал натягивать на себя одежду. Платье, парик, теплая дамская накидка и корсет валялись уже у ног мужчины бесформенной кучей — мемориалом короткой, но столь событийной жизни рыжей фьеррины.
Эрден тоже молча ввинчивался в рясу, оказавшуюся ему явно не по размеру. Коротковатая и узкая, зато с колпаком, прикрывающем столь характерные шрам и седину.
Васса же, вспылив, и испытывая от проявления гнева некоторое смущение, тоже переодевалась: скинула верхнюю пеструю юбку, под которой оказалась другая, мышиного цвета. Последний куль, извлеченный лицедейкой, оказался женским кафтаном с шалью, весьма скромного рисунка.
Эрден, справившись с невероятной задачей — разместиться в рясе так, чтобы ее несоответствие габаритам хозяина не бросалось в глаза — критически осмотрел компанию и огласил вердикт:
— Так понимаю, ты, Вассария, ныне богобоязненная горожанка, отправившаяся на молебен в обитель святой Баяны, а мы — твоя охрана и, — бросив взгляд на Леша, поправлявшего камзол, в коих щеголяла прислуга, присовокупил: — слуги.
— Наверно так, по легендам ты у нас спец. — А почему опять
— А потому, что именно это направление не вызовет ни у кого подозрений. Что храмовники, что инквизиция в последнюю очередь будут искать там. Но прежде, чем выбраться, все же стоит найти лошадей и провизию, и сделать это как можно быстрее.
Все без возражений согласились с дознавателем. Толпа, обманутая в лучших ожиданиях и так и не увидевшая обещанного зажигательного зрелища, пойдет громить лавки. В первую очередь ерейские, а там уж, если раздухарится, то и до остальных торговцев дело дойдет…
Городские улицы были малолюдны — народ собрался на площади и еще не понял, что его обманули. Поэтому благородная фьерра, прибывшая на почтовую станцию в сопровождении охраны и без торга, лишь бы продали, купившая четырех лошадей, не встретила никаких препятствий. В лавке неподалеку были закуплены так же необходимые в дороге мелочи, как-то: котелок, огниво, ножи и веревка. Леш, на правах слуги отпущенный за провизией, приволок котомку с хлебом (не первой и даже не второй свежести, ну да ладно, сейчас не время привередничать), головкой сыра, крупой и вяленым мясом, отдав за это добро целый злотый. Вассина рачительность вопила против такой траты: за эти же деньги на рынке, почти не торгуясь можно было купить провизии на месяц.
Мужчины же даже не обратили на этот неслыханный грабеж ни толики внимания. Взлетели в седла и небыстрой рысью направились в сторону городских ворот — тех, через которые и въехали в этот город.
А за пять кварталов от восточных ворот недовольство армикопольских жителей поднималось сдобной опарой, заботливо оставленной в тепле ожидания зрелища. Честные горожане, так и не дождавшись обещанного развлечения, хлынули рекой по протокам улиц, затекая в арки и подворотни. На пути этого весеннего разлива повстречались и конвоиры, спелёнатые честным булатом.
Вы когда-нибудь пробовали остановить снежную лавину? А табун лошадей, которые понесли? Ни горе — стражник, ни мишка не жаждали обзаводиться оным опытом, но судьба и на этот счет их мнения не спросила.
Народ, обозленный, расстроенный в лучших чувствах не стал разбирать — жертвы перед ними чародейских чар или сами чернокнижники. Какой-то малый, посчитавший себя сильным, смелым, ловким и неотразимым, — причиной столь высокой самооценки была любовно прижимаемая к груди бутыль первача — а самое главное проницательным, взгромоздился на старую бочку, доживавшую свой век в роли цветочной кадки, и, ткнув пальцем в Топтыгина, заорал:
— Вот она, колдовка! Решила честных людей обмануть, медведем обернумшись! А мы не дураки, чтобы глотать черепки, знатути, на что мракобесье отродье способно!
После обличительной речи прокламатор не удержал равновесия и сверзься с постамента. При этом пропахал носом мерзлую землю в кадке и выкорчевал чахлый куст можжевельника. Несчастная растительность, по мнению хозяина лавки, её посадившего, должна была привлечь своим видом клиентов, хотя на практике отпугивала — уж слишком облезлая была.