Дровосек
Шрифт:
– Если бы не обещание Ричарда Хелмса продавить секретное постановление Конгресса о введении меня в американское подданство, я бы, пожалуй, плюнул на всю эту вашу кухню, Стенли. Вы похожи на шакалов, которым всегда всего мало. Кстати, я еще старика Кейбла просил не ставить тебя на связь в качестве ведущего офицера. Но тот не послушал – и я теперь вынужден иметь дело с вонючим полячишкой, который дальше своего носа ничего не хочет видеть. Ты почитай мой файл, когда вернешься в кабинет. Может быть, твоим куриным мозгам станет ясно, за что мне платят деньги. И спроси себя, много ли у вас агентов, которым пробивают через Конгресс американское гражданство. Ты мне надоел, Стенли, повторяю тебе это в сотый раз. И вот еще что. Пусть дядя Сэм потерпит немножко, покуда я не выдал ему нашу крупную
Голубин действительно верил, что переигрывает ЦРУ в схватке за собственную безопасность, как и задумал с самого начала. Два года назад ему передали на связь очень серьезного агента, поставлявшего для ПГУ чемоданами стратегическую информацию. Выдать его – означало бы дать повод для очень громкого скандала в межгосударственных отношениях и одновременно поставить себя под серьезнейшие подозрения со стороны коллег. Поэтому Голубин и не думал о выдаче источника, приберегая его, как яичко к пасхальному дню. Это давалось нелегко, потому что цэрэушники обрушили на него жесточайший прессинг. Однако «Лис» не поддавался, заявив, что если почувствует на себе воздействие психотропных веществ, то прервет сотрудничество. Поэтому американцы не решались применить к нему специальные препараты.
Голубин наслаждался, наблюдая за тем, как Стенли психует. Он давно уже осознал, что его стихия – это лужа адреналина, нахлебавшись из которой, ощущаешь, как по тебе идет электрический ток. Какая разница, отчего это случается. От того, что ты подписал кому-то путевку на электрический стул, вывел из равновесия кретина, вроде Полански, или кинул в постель какую-нибудь случайную красотку. Главное – получить кайф.
Голубин хорошо помнил, как впервые в нем появилось ощущение торжества от насилия, и это во многом определило его дальнейшее отношение к миру.
Ему было восемь лет, он гулял в своем дворике солнечным летним днем. Из соседнего двора с криками закатилась группа его сверстников, гнавшая перед собой раненого воробья. Мальчишки подбили ему из рогатки крылышко, и птичка не могла летать. Она кувыркалась по щебенке, передвигаясь зигзагами, в отчаянии ища убежища от нависших над ней страшных и орущих людей. Кто-то из них пнул воробья ногой, и тот перевернулся на спинку, раскинув крылья и в ужасе пища.
– А ну, вдарь ему, вдарь, – подбадривали друг друга сопляки, но настолько беззащитен и жалок был вид пичуги, что никто из них не решался поднять на нее руку. Олег растолкал мальчишек, взял у одного из них рогатку, зарядил ее куском щебня, натянул изо всех сил, поднес поближе к птице и выстрелил. Камень с чмоканьем ударил в крохотное тельце, сломав в нем грудные кости. Воробей трепыхнулся, раскрыл клюв, из которого выкатилась капля крови, глаза его затянулись белой пеленой век. Мальчишки затихли, кого-то из них стошнило. А Олег бросил рогатку на землю, повернулся и пошел прочь. Его распирало счастливое ощущение всесилия. Ощущение распорядителя чужой жизни.
Много лет спустя, став предателем и выдавая агентуру ПГУ, он всякий раз с удовольствием думал о том, что в очередной раз свершил чью-то судьбу по собственному усмотрению. Его внутренний голос, или, может быть, чей-то чужой голос, живший у него внутри, говорил всякий раз низким и приятным баритоном: «Молодец, Олежа! Так их, эту погань, этих чистеньких уродов! Молодчина!» Это была неподражаемая музыка обожания себя, любимого. Голос напевал ему самую главную в его жизни мысль: он выше всех этих уродов.
Когда Голубину приходило в голову, что однажды придется сматывать удочки из Союза и превращаться в скучного американского пенсионера, ему становилось тошно. Жизнь без адреналина была неинтересна. Единственное, что еще оставалось за пределами профессии из этой статьи, – это девочки. Они волновали его, заставляли чувствовать себя молодым и агрессивным. «Девочки, девочки. Как хорошо, что вы не кончаетесь. Как хорошо, что вы не за морду любите, а за дышло. Если бы не дышло, я с моей мордой недалеко бы ускакал…»
– И
– О'кей, Олег.
– Ну вот, будь умницей, а я пошел. Меня ждет советский резидент в его вашингтонском логове.
Глава 8
Америка превыше всего
Наконец-то он ухватил главную нить. И что же? Нет ничего нового, что уже не случалось в истории. Эврика! Конечно, тайные общества. Конечно, конечно. Демократическое поле и задумано как сцена для заговорщиков. Оно таким родилось на свет. Вспомни, Збигнев, вспомни, дурашка, кто управлял подготовкой Парижской коммуны. Французские масоны, спрятавшиеся за фасад многочисленных общественных клубов. А какой эффективной была их организация! В нужный момент они смогли направить волю масс на физическую расправу с королевской знатью. Вот! Искусство управления обществом только притворяется развивающимся. Ни черта оно не развивается. Общество всегда будет управляться по одним и тем же законам. По тем самым, по которым яблоко падает не вверх, а вниз, и хочется писать после пинты пива, а не до нее. В обществе всегда будет существовать организационный центр, состоящий из наиболее влиятельных, а значит, богатых людей, и стада баранов, рыщущих в поисках свежей травки. Пора взглянуть на эти вещи открыто и перестать играть в демократический балаган, называющийся американской системой. То есть, балаган этот на потеху публики, конечно, продолжать надо. Но также очевидно, что основным игрокам надо договариваться о разделении власти за пределами выборной системы. Это и будет гарантировать стабильность в обществе, и усиливать роль Америки в мире. Масонство? Да назовите как угодно. Главное – это самый эффективный способ управления американской державой, а в будущем – и американской империей. Почему? Потому что нет ничего страшнее для имперской политики, чем два противоборствующих лагеря на самом верху власти. Это младенческое состояние государства, которое оно должно преодолевать по мере наращивания своих мускулов. Руководить США должна элита, а не демос.
Ситуацию подогрел в 1971 году невообразимый скандал, разгоревшийся вокруг причин Вьетнамской войны. Какой-то малоизвестный подонок из Пентагона по имени Даниэль Эллсберг стибрил секретные материалы по всему периоду подготовки операции, включая провокацию в Тонкинском заливе, и передал ее в «Нью-Йорк Таймс». После долгих колебаний эта газета начала публикации, произведшие эффект разорвавшейся бомбы. Оказалось, что вся эта военная операция замышлялась в Пентагоне и Белом доме задолго до инцидента в заливе и была наглядным образчиком спланированной агрессии, в результате которой сложили головы десятки тысяч молодых американцев. Либеральная пресса, интеллигенция, студенческая молодежь, интеллектуалы развернули небывалое улюлюкание в адрес администрации и вообще всей американской системы ценностей, которая в их глазах оказалась подложной. Началось бурное брожение, способное произвести на свет новую либеральную политическую элиту, далекую от имперских целей.
Збигнев с обеспокоенностью следил за происходящим и вскоре понял, что необходимо срочно действовать. Он вступил в контакт с председателем Торговой Палаты США Льюисом Пауэллом, одним из наиболее влиятельных людей в деловом мире страны.
Вскоре увидела свет и получила широкое хождение подписанная Пауэллом, но составленная Збигневым памятная записка по текущему положению. В записке говорилось, что для Америки настал решительный час противостояния реальной опасности самого ее существования. Основа основ американского образа жизни – свобода – подвергается оголтелым наскокам со стороны либералов, коммунистов, левых профессоров и других революционеров всех мастей. Их главная цель – разрушить существующий порядок. За этой опасностью стоят интеллектуалы, профессора университетов, студенты, газетчики, люди искусства и даже некоторые бизнесмены и политики.