Дрожь
Шрифт:
— Да? Мне просто нравится слово «Мюнхгаузен». Когда я его произношу, у меня появляется такое чувство, что я умею говорить по-немецки.
Я рассмеялась.
— Ульрик родом из Германии, — сказал Сэм. — Он знает уйму захватывающих историй про оборотней. — Он свернул на главную городскую магистраль и принялся высматривать место для парковки. — Говорит, в былые времена люди добровольно позволяли себя укусить.
Я смотрела в окно. Магазинчики всех оттенков серого и коричневого под свинцовым небом казались еще более серыми и коричневыми, а для октября дыхание
— С чего бы это?
— В сказках они превращались в волков и крали овец и другой домашний скот, когда не хватало еды. А некоторые становились оборотнями просто забавы ради.
Я вгляделась в его лицо, пытаясь понять, шутит он или нет.
— А что, это так забавно?
Он отвел глаза. Наверное, неловко стало за собственный ответ, подумала я, но потом поняла, что он просто пытается припарковаться перед какими-то магазинчиками.
— Некоторым из нас вроде бы нравится, во всяком случае, больше, чем человеческая жизнь. Шелби вон просто в восторге — но я подозреваю, что ее вообще жизнь не баловала. Не знаю. Моя волчья ипостась так срослась со мной, что представить свою жизнь без нее мне сложно.
— В хорошем смысле или в плохом?
Сэм вскинул на меня свои желтые глаза.
— Я скучаю по себе настоящему. И по тебе. Все время.
Я уткнулась взглядом в руки.
— Но сейчас-то не скучаешь.
Сэм протянул руку и коснулся моих волос, погрузил в них пальцы и принялся разглядывать, как будто в их тусклых русых прядях были скрыты какие-то мои тайны. На щеках у него выступил легкий румянец; он до сих пор краснел, когда собирался сказать мне какой-нибудь комплимент.
— Нет, — признался он, — сейчас я даже вспомнить не могу, что такое быть несчастным.
На глаза у меня почему-то навернулись слезы. Я сморгнула, радуясь, что все его внимание поглощено моими волосами. Повисла долгая пауза.
— Ты не помнишь, как на тебя напали? — произнес он.
— Что?
— Ты совсем не помнишь, как на тебя напали?
Я нахмурилась и переложила рюкзак к себе на колени, застигнутая врасплох таким неожиданным поворотом в разговоре.
— Да не знаю. Может, и помню. Там была целая куча волков, я и не представляла себе, что их может быть столько. Я помню тебя — помню, как ты стоял в стороне, а потом ткнулся носом мне в руку... — Сэм коснулся моей ладони, — и в щеку. — Он погладил меня по щеке. — Пока все остальные выдирали меня друг у друга. Они хотели съесть меня?
— Ты не помнишь, что произошло потом? — ласково спросил он. — Как ты осталась жива?
Я напрягла память. Повсюду был снег, и что-то красное, и волчье дыхание било в лицо. Потом я услышала мамин крик. Но что случилось в промежутке? Я должна была каким-то образом добраться из леса до дома. Я попыталась нарисовать в своем воображении картину, как бреду по колено в снегу.
— Я сама дошла до дома?
Он
— Нет, не похоже. Я этого не помню. Но почему?
Мозг отказывался подчиняться мне, и это вызвало у меня досаду. Казалось бы, чего проще. Однако я помнила лишь запах Сэма, окутывающий меня со всех сторон, а потом как мама в панике металась по дому, пытаясь найти телефон.
— Ладно, выкинь это из головы, — сказал Сэм. — Это неважно.
Но мне показалось, что это очень даже важно.
Я закрыла глаза, и в памяти всплыл запах зимнего леса и ощущение тряски у кого-то на руках. Я снова открыла глаза.
— Это ты меня принес.
Сэм вскинул на меня глаза.
Я вдруг разом вспомнила все, как вспоминаешь горячечные сны.
— Но ты был в человеческом виде, — произнесла я. — Я же помню, что видела тебя волка. А чтобы донести меня, ты должен был превратиться в человека. Как ты это сделал?
Он растерянно пожал плечами.
— Не знаю, как это произошло. Когда меня подстрелили, случилось то же самое. Ведь когда ты нашла меня, я был человеком.
В груди у меня трепыхнулась робкая надежда.
— Значит, ты можешь превращаться в человека усилием воли?
— Не совсем. Так случалось всего дважды. И мне не удалось повторить это снова, ни разу, как бы я ни старался. А старался я изо всех сил, можешь мне поверить.
Сэм заглушил мотор, давая понять, что разговор закончен, и я полезла в рюкзак за шапкой. Пока он запирал машину, я ждала его на тротуаре.
Сэм обошел машину сзади и при виде меня остановился как вкопанный.
— Господи, а это что такое?
Я поправила свою шапку с помпоном.
— Это называется «шапка». Чтобы уши не мерзли.
— Господи, — повторил Сэм и, преодолев разделявшее нас расстояние, обхватил мое лицо ладонями и внимательно меня оглядел. — Какая прелесть.
Он поцеловал меня, взглянул на шапку и поцеловал меня еще раз.
Я дала себе слово, что буду хранить эту шапку всю жизнь. Сэм продолжал держать мое лицо в ладонях; я была уверена, что теперь на нас глазеет весь город. Но мне не хотелось от него отрываться, и я позволила ему поцеловать меня еще раз, на этот раз нежно-нежно, еле ощутимо, а потом он выпустил мое лицо и взял меня за руку.
Дар речи ко мне вернулся не сразу, зато губы неудержимо растянулись в улыбке.
— Ну ладно. Так куда мы идем?
Погода стояла довольно холодная, так что идти, очевидно, было недалеко; долго оставаться на улице нам было нельзя.
Пальцы Сэма переплелись с моими.
— Первым делом — в Грейс-магазин. Именно так должен поступать настоящий джентльмен.
Я прыснула, что вообще-то было совершенно мне не свойственно, и Сэм рассмеялся, потому что знал это. Я была пьяна им. Он привел меня к «Корявой полке», независимому книжному магазинчику; я уже с год сюда не наведывалась. При том, с какой скоростью я поглощала книги, это казалось глупым, но я была всего лишь школьницей, не избалованной деньгами. Я брала книги в библиотеке.