Друг человека
Шрифт:
Через час после восхода солнца прекращались птичьи песни, уходил иней, омытая им отава казалась изумрудной, и над тихими лугами и рекой — изредка пролетали стаи уток, возвращавшихся с ночного корма на свои дневные штаб квартиры.
Это время раннего утра, я считал лучшими часами своего дня.
Мои знакомые, — не охотники, удивлялись, как я могу жить поздней осенью на каком-то луговом хуторе, один, вдали не только от города, но и людей.
Бедные
Не понимая красоты осенней природы, изящной музыки отдаленного, казавшегося несколько печальным, воркованья косачей, и душевного покоя моего «одиночества», они ошибались.
— Я жил не один, а в природе и с природой, в большом приятном обществе пернатых.
В этом отношении, также как и Макбет, я был «буржуем», и добровольно не променял бы эту тихую и чистую жизнь на шумную и грязную городскую…
После утреннего воркованья, косачи остаются на день в тех же лесных гривах, вылетая вечерами в шипарные кусты, — . ягодами покормиться. Днем, — далеко поднимаются и летят в противоположную от охотника сторону; слышно как тетерева вылетают, но их не видно.
На охоте вдвоем, когда охотники идут по обеим сторонам гривы, поднимающиеся из леса тетерева налетят на того или другого охотника и будут биты. Но я охотился один, и все тетерева найденные Макбетом, шедшим срединой гривы, вылетали в другую от меня сторону.
В сентябре, много висело на балконе моего дома — уток, разжиревших осенних бекасов и гаршнепов, красивый гусь, пары две коротких толстеньких вальдшнепов.
Казалось бы, — довольно.
Но охотнику еще хочется чего-то «повкуснее», и ежедневное утреннее воркованье тетеревей вызывало желание поразнообразить свою охоту и добыть осенью, хотя бы только одного косача.
В лугах — их много; иногда, в одно тихое морозное утро, услышишь больше десятка певцов.
Был даже такой случай: косач прилетел на крупную осокорь на берегу Мешкалы, в тридцати саженях от дома, и все утро над рекой музыканил.
— Убью одного, — большой беды не будет…
Несомненно, уничтожение одного косача, — не беда, и не будет заметно; но и этого одного не скоро добудешь.
В первый год осенней охоты с Макбетом в лугах, я не мог убить ни одного косача.
В следующем году, после нескольких неудачных охот на косачей, дело наладилось, — мы нашли «средство»…
Собака сообразила, что осенний тетерев, — не летний птенчик поднимающийся из-под носа, а умудренная опытом птица, с которой нужно быть осторожной, и поэтому, свой обычный скорый (карьером) поиск на охоте в болотах по бекасам, Макбет заменил тихим ходом на охотах за тетеревами, — осторожно шел опушкой лесной гривы и останавливался при первом, дошедшем к нему запахе тетеревов.
Эта остановка не была форменной «стойкой», когда собака уже нашла дичь, и даже знает на каком от нее расстоянии находится птица, а лишь предупреждением о том,
Положив вблизи Макбета ягдташ, — что означало беречь его и не сходить с места до моего приказа, — я уходил вперед от собаки опушкой леса, саженях в сорока переходил на другую сторону гривы, и, идя стороной от леса, останавливался приблизительно против собаки, на чистых лугах, и уже с этого обходного пункта приказывал ей идти вперед.
Макбет скоро понял значение моего тактического приема, терпеливо ждал команды, и услыхав ее, шел в лес.
Проходило несколько томительно-приятных минут ожидания, раздавался глухой и сильный шум взлета птицы, и из чащи дубового леса, покрытого пожелтевшими, но еще не облетевшими листьями, вырывался ко мне на луга темно-синий косач.
Сочный ружейный выстрел останавливал красивую птицу, она падала на кошеные луга, и Макбет приносил ее мне. По его оживленно сверкавшим глазам было видно, что эту птицу он подает мне с большим удовольствием, нежели уток.
Бывали и неудачи: тетерева не выдерживали стойки собаки и взлетали раньше, — чем я ровнялся с собакой.
Но в большинстве случаев, эта охота с собакой на косачей — «загоном», достигала цели и мои трофеи на балконе дома, ежегодно осенью пополнялись не одним, как предполагалось раньше, а иногда, — и пятью блестяще синими лирохвостыми косачами.
Макбет отлично ходил по дупелям, вальдшнепам и тетеревам, хорошо отыскивал бекасов, и если в тихие безветренные дни, иногда проходил мимо затаившегося в кочках переместившегося гаршнепа, его не почуяв, и это могло быть поставлено ему минусом в охоте на болотную дичь, то в охоте на уток, он не имел конкурентов и мог считаться высокой квалификации «спецом».
Летом, за молодыми утками, я десятки лет не охотился и стрелял их только со второй половины августа, — когда утки начинают летать на вечерние сидки.
Пара убитых осенью, в один вечер, сытых кряковных, доставляет большее удовольствие, нежели добыча двадцати некрасивых утят «хлопунов», слабых пером и тощих телом.
Ожидание прилета уток на вечерние сидки и вся обстановка этой охоты, происходящей в вечерней темноте, придают ей, также как и другим ночным охотам, особую таинственность и прелесть; охота же на утят, хотя бы и «с первого августа», — некрасивый расстрел дичи, могущий удовлетворить только охотничьих «младенцев».
В шалаше, на вечерних сидках, Макбет смирно лежал со мной, слушая, где падают убитые утки, и если случалось, что они падали на сухой берег, — сперва приносил убитых с берега, и уже потом шел в озеро и доставал лежащих на воде (ком грязи брошенный в воду указывал — где нужно их искать).
Случалось, что на вечерних сидках не все утки были убиты наповал, — бывали и подранки.
Раненная кряковная, сейчас же уходит с воды на противоположный от охотника берег озера, и если рядом с ним есть другое, то перебирается на него.