Друг или враг?

Козлов Борис Игоревич

Терпимость к инаким мнениям — закон науки. Не разносы ошибающихся коллег с высот непререкаемого авторитета, а дискуссии с ними, не запреты на мнения, а терпеливое прояснение истины и, конечно, разоблачение обмана, злонамеренной лжи, бескомпромиссное выявление невежества. Иначе, выплескивая из ванночки грязную воду заблуждений и ошибок, можно ненароком выплеснуть с ней и выкупанного ребенка — истину.

Советской биологии, генетике и сельскому хозяйству пришлось очень дорого заплатить за невежественные идеи Т. Д. Лысенко и его сторонников, продвигавших их в жизнь с помощью приказов и увольнения с работы несогласных с ними научных соперников. Но лысенковщина не так проста, как иногда это представляют. Сам Лысенко спекулировал на необходимости быстрого и резкого подъема сельского

хозяйства. Он утверждал, что именно его теории развития растений позволят добиться быстрейших практических результатов и что видные советские ученые — генетики оторвались от жизни, замкнулись в храме высокой науки и якобы ничего полезного для развития сельского хозяйства сделать не могут. Доказательства? И тут, как выяснилось впоследствии, пошли в ход подтасованные данные экспериментов, сфальсифицированные опыты, а то и просто обещания в ближайшие же годы добиться сногсшибательных результатов в выведении новых сортов пшеницы или в повышении жирности молока. О том, какими методами пользовался Т. Д. Лысенко, прекрасно рассказано в книге В. Дудинцева «Белые одежды».

Но невежественная лысенковщина возросла не без питательной среды. С одной стороны, Лысенко видел острейшую потребность практики в быстрых и крупных успехах сельского хозяйства. С другой стороны, он обвинил ученых, разрабатывавших глубокие теоретические основы генетики, в практической бесполезности их работ, в том, что они занимаются наукой не ради конечного практического результата, а ради пустого, как он считал, интереса к никому не нужным теоретическим абстракциям. Для невежественных администраторов, для некомпетентных распорядителей от науки эти доводы оказались убедительными. И невежество восторжествовало— пусть на время, пусть не во всем, но так, что успело наделать много черных дел и заметно задержать развитие научных основ сельского хозяйства и биологии в СССР.

Имели ли доводы Лысенко хоть какие-то реальные истоки? И вот тут мы должны сказать: обвинения науки в отрыве от практики имели не только субъективные, но и объективные корни. Кроме прямой лжи, подтасовки фактов обвинители опирались еще и на реально существовавшие в науке мнения некоторых ученых о необходимости «чистой» науки, которая якобы должна развиваться не для практики, а сама для себя.

Удивительный парадокс — в науке, возникшей и развивавшейся человечеством как оружие в борьбе за жизнь, за улучшение условий существования, вдруг возник миф о том, что подлинный ученый должен быть далек от низменной практики, что его призвание — поиск истины ради самой истины. Наука ради науки! — таков был лозунг сторонников этой точки зрения. Место ученого, утверждали они, не в гуще практических проблем, а, образно говоря, в Башне из слоновой кости, изящной изоляции от всего, что мешает абстрактному мышлению, духовному производству нового знания.

Как могло возникнуть это заблуждение, побудившее некоторых ученых высказаться в пользу науки ради науки? Объективная причина — в различии духовного и материального производства. В процессе того и другого создается новый продукт, только в первом это новое знание — результат мыслительной, духовной деятельности, во втором случае — материалы, вещи — предметы вполне осязаемые, конкретные, которые одной только силой мысли не создашь. Но и новое знание не может быть получено в процессе материального производства! Вот эта относительная самостоятельность и послужила объективной базой для заблуждений о возможности их раздельного существования и функционирования.

На самом деле духовная и материальная культура общества органически взаимосвязаны. В материальном производстве знание, продукт мышления, как говорят философы, опредмечивается, воплощается в продукт труда. В духовном производстве осмысливается и обобщается практический опыт.

Духовная деятельность, производство нового знания, не обязательно исследует конкретные предметы, явления, факты. На более высоких уровнях теоретических исследований ученые имеют дело с особого рода терминологией, сложным понятийным аппаратом, с теоретическими построениями, то есть с обобщениями более высокого порядка. Практика, реальная жизнь как бы представлены понятиями, с которыми работает ученый.

Чем выше уровень теоретических обобщений, тем сложнее связь того, над чем размышляет ученый, с конкретными предметами и явлениями. Появляются теории, практическое значение которых становится понятным далеко не сразу и потому подвергается сомнению. А поскольку разделение научного труда столь же обязательно для духовного производства, как и разделение труда в промышленности, появляются в науке и соответствующие специалисты, полностью погруженные в абстрактные проблемы и просто не успевающие разрабатывать все «этажи» создаваемых теорий — вплоть до непосредственно соприкасающихся с практикой.

Абстракции — сила науки, без них невозможно теоретическое знание. И они же могут стать действительной или кажущейся слабостью науки, если говорить о взаимодействии теории и практики. И чем дальше развивается наука, тем больше она нуждается в специальном переводе — с языка абстрактных теорий на язык практики. Сторонники «науки ради науки» как раз и не хотят заниматься таким переводом сами и другим ученым не советуют: мол, это не дело подлинной науки. Правы ли они? Мы с вами знаем жизнь достаточно хорошо, чтобы ответить на этот вопрос определенно и однозначно.

Плохо, конечно, не то, что в науке существуют области, чрезвычайно слабо связанные с практикой, и не то, что ученые разрабатывают физические знания, для понимания практического значения которых требуется специальный анализ. Недопустимо, что такие области науки объявляются единственно достойными настоящего ученого. При таком подходе от подлинной науки отлучаются целые области исследований, рассматриваемые уже не как собственно наука, а как область ее приложения.

Как вы помните, уже при возникновении раннего научно-технического знания древние делили его на две части: рациональную и ремесленную механику. Сохранились свидетельства сурового осуждения Платоном, одним из величайших мыслителей древности, технического применения математики. Платоновская традиция осуждения профанации «чистой» теории так и кричит о себе в концепции «чистой» науки XIX века.

Но может быть, все эти разговоры о фундаментальных и прикладных науках, о науке «чистой» и ее прикладных разделах не так уж опасны? Хоть горшком назови, только в печку не ставь — гласит народная поговорка.

…Когда Вернера Сименса, немецкого изобретателя и инженера, талантливого организатора науки и промышленности, избирали в Академию наук, жрецам «чистой» науки пришлось особо объяснять теоретическое значение работ кандидата в академики. Выступавшие чуть ли не извинялись за огромное практическое значение трудов человека, так много сделавшего для электротехнической революции XIX века!

А вот факт уже нашего времени. В середине XX века из состава Академии наук СССР были выведены научно-исследовательские институты технического профиля, а отделение технических наук упразднено. Передача институтов в отраслевые министерства привела, с одной стороны, к снижению уровня теоретических оснований техники, а с другой — к ослаблению связи между фундаментальными и прикладными исследованиями, хотя при принятии этого решения надеялись достичь как раз обратного результата. После XXVII съезда КПСС, с трибуны которого был подвергнут критике необоснованный подход к взаимосвязи теории и технической практики, начали приниматься меры по исправлению недостатков в данной области. Так общие суждения, казалось бы не имеющие особого значения, оборачиваются организационными просчетами, экономическими потерями, а главное — снижением уровня научно-технического прогресса.

Впрочем, плохо и другое — пренебрежение «высокими» теориями со стороны практиков.

Около пятидесяти лет назад академик В. И. Вернадский выступил с идеями о превращении биосферы Земли в ноосферу. Тогда мысли Вернадского показались интересными, но слишком отвлеченными от реальных, насущных проблем дня. Академика упрекали в отрыве от жизни. Горько читать теперь об этом, потому что мы знаем — мысли Вернадского имеют основополагающее значение для теории и практики экологии, и если бы к ним прислушались раньше, многое из того, что волнует нас сейчас во взаимодействии человека, техники и природы, возможно, не существовало бы.