Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие

Клейн Лев Самуилович

Узнав его, Игорь Стравинский ужасался: «Его невежество в самых элементарных музыкальных понятиях было потрясающее. Несчастный юноша не умел ни читать нот, ни играть на инструменте». Объяснения Стравинского — он воспринимал с необыкновенным трудом» (Лифарь 1993: 190).

У него, как у его отца, бывали приступы бешенства. Поэтому психиатр Оствальд, написавший его медицинскую биографию, считает, что его душевная болезнь была генетически обусловленной, наследственной и лишь дремала до поры до времени как предрасположенность, а когда сложилась обстановка психической напряженности, болезнь проявилась. Старший брат Станислав смолоду был слабоумным, и его сдали в приют, где он и умер. Мать позже уморила себя голодом. Дочь Кира тоже получила душевную болезнь (Ostwald 1991). Еще в Петербурге Дягилев лечил Нижинского у царского врача Боткина, и тот видел грозный симптом

в том, что у Нижинского были недоразвиты (не выделены) гланды (Лифарь 1993: 194, прим.).

В обществе Вацлав чувствовал себя неловко и не знал, чем себя занять: сплетал пальцы, грыз ногти или играл со своими туфлями. Если его окликнуть, взглядывал исподлобья, как если вот сейчас боднет вас в живот Он неохотно разговаривал с людьми, краснел, путался и замолкал. И вообще норовил поскорее закончить разговор и скрыться.

Но танцевал он лучше других. Карсавина вспоминает, что как-то зашла в класс, когда мальчики делали экзерсис «и не поверила своим глазам: какой-то мальчик одним прыжком поднялся над головами своих товарищей, словно повис с воздухе». Это был Нижинский (Карсавина: В. Нижинский 1995: 195). Способность зависать в воздухе, как бы парить, называется в балете баллоном. Нижинский прославился не только баллоном, но и потрясающей выразительностью танца. Странно. Природой он вроде не был создан для того, чтобы быть сказочным принцем на балетной сцене. Невысокого роста, с покатыми плечами и длинной шеей, с очень раздутыми бедрами, он был заведомо обречен на второстепенные роли шутов и чертей, но его сильные ноги обеспечивали ему колоссальную прыгучесть, и он изумительно тонко чувствовал драматизм содержания. А его татарское лицо дышало диковатой красотой и странно зачаровывало публику. И, видимо, с самого начала зрителей захватывала исходящая от него скрытая сексуальность.

Как видно из подлинного Дневника, эта сексуальная аура имела за собой реальные основания. В школьные годы мальчик усиленно занимался мастурбацией. Он называет Николая Исаева своим «другом по онанизму». «Я его любил, но чувствовал, что то, чему он меня научил, есть скверная вещь. Я страдал, когда мне хотелось. Я хотел всякий раз, когда ложился в постель» (Чувство 2000: 149). Компаньоном по онанизму был не только Коля Исаев, но и собака Цитра.

«Эта собака была хорошая. Я ее испортил. Я ее приучил заниматься онанизмом об мою ногу. Я ее приучил уставать на моей ноге. Я любил эту собаку. Я проделывал эти вещи, когда был мальчишкой. Я то же делал, что собака, но рукой. Я уставал одновременно» (Чувство 2000: 180). «Исаенко (это учитель французского языка — Л. К.) заметил, что я занимаюсь онанизмом, но ничего мне не говорил ужасного. Я заметил, что в школе никто не знает о моей привычке, и поэтому продолжал. Я продолжал до тех пор, пока не заметил, что мои танцы начинают быть хуже…» (Чувство 2000: 149–150).

Он начитался и наслушался обычных тогда страхов перед онанизмом.

«Я знаю, что девушки и мальчики занимаются онанизмом. Я знаю, что женщины и мужчины вместе и порознь занимаются онанизмом. Онанизм развивает глупость. Человек теряет чувство и разум. Я терял разум, когда занимался онанизмом. Мои нервы были подняты. Я весь дрожал от лихорадки. У меня болела голова. Я знаю, что Гоголь был онанист. Я знаю, что онанизм его погубил… Я большой онанист» (Чувство 2000: 162). Вот поэтому: «Я стал бороться со своей похотью. Я себя заставлял. Я говорил: «Не надо». Я учился хорошо. Я бросил онанизм. Мне было около 15 лет» (Чувство 2000: 150).

Но, по-видимому, борьба не была успешной. Потому что и в 19 лет перед ним стоит та же проблема. Только решение на сей раз более ограниченное.

«Я был нервен, ибо много занимался онанизмом. Я занимался онанизмом, ибо я видел много красивых женщин, которые кокетничали. Я ярился на них и занимался онанизмом. Я заметил, что у меня стали выпадать волосы. Я заметил, что зубы у меня стали гнить. Я заметил, что я нервен и стал хуже танцевать. Я стал заниматься онанизмом один раз в 10 дней… Я имел (полонизм, вместо русского «Мне было». — Л. К.) не более 19 лет, когда стал заниматься онанизмом раз в 10 дней. Я любил лежать и воображать о женщинах, но после уставал и решил яриться на себя самого. Я смотрел на свой хуй стоячий и ярился. Мне не нравилось, но я думал, что «раз я завел машинку, надо кончить». Я кончал быстро. Я чувствовал, что кровь приливала к голове» (Чувство 2000: 226).

Итак, он по природе не гомосексуал,

он думает о женщинах, когда мастурбирует, но наличие «компаньона по онанизму», а также нарциссическая идея сделать себя самого объектом своей страсти и привычка смотреть с вожделением на собственный член показывают, что и некоторые гомосексуальные задатки у него изначально были.

3. Посвящение в мужчины

Восемнадцати лет, в 1908 г., Нижинский выпущен из Балетной школы с отличием. На выпускном спектакле успех был ошеломительный, юношу взяли в Мариинский театр, и его тотчас наметила себе в партнеры прима-балерина, знаменитая Кшесинская, бывшая любовница наследного принца (а теперь уже царя). Юноша сразу же попал в премьеры — минуя кордебалет и разные ранги солистов. С ним танцуют и другие прима-балерины — Анна Павлова, Карсавина. Жалование, правда, у него небольшое — 65 рублей, но у восходящей звезды берут уроки дети миллионеров и платят по 100 рублей за урок. А Кшесинская взяла его с собой танцевать в Царское Село, где им заплатили за лето по 2000 рублей.

Вацлав Нижинский. 1909 г.

В это время юноша и позволил себе некоторые вольности. Со своим соучеником и другом Анатолием Бурманом они побывали у проститутки.

«Мы пришли к ней, и она нам дала вина. Я выпил вина и был пьян… После вина у меня закружилась голова, но я не потерял сознания. Я ее употребил. Она меня заразила венерической болезнью (гонореей. — Л. К.)». Вацлав описывает, как ходил к доктору, боясь людей и думая, что каждый знает, что с ним. «Мне было 18 лет. Я плакал. Я страдал. Я не знал, что мне делать. Я ходил к доктору, но он мне ничего не делал. Он мне велел купить спринцовку и лекарство. Он велел мне впускать это лекарство в член. Я его впускал. Я вгонял болезнь глубже. Я заметил, что у меня стали яйца пухнуть». Обратился к другому доктору. Тот поставил пиявок. «Пиявки мне сосали кровь. Я молчал, но ужасался. Мне было страшно… Пиявки шевелились, а я плакал и плакал. Я лежал долго в постели. Я не мог больше…. Я испугался и решил покончить во что бы то ни стало. Я болел больше 5 месяцев этой болезнью. … Я боялся, что моя мать узнает. Познакомился с человеком, который мне помог в этой болезни» (Чувство 2000: 187–188).

То ли в доме Кшесинской, то ли через актера Александрова он познакомился с молодым (30-летним) князем Павлом Львовым, богатым и веселым гомосексуалом, блондином с большими голубыми глазами и моноклем. Тот стал приглашать его на вечера и балы травести, где Нижинский блистал в женском наряде. Вот князь и помог, когда Нижинский заболел. Бронислава рассказывает, какую помощь семье князь Львов оказал во время болезни Вацлава: пригласил доктора, приставил к Вацлаву слугу и велел повару готовить для больного специальную пищу (Nijinska В. 1981: 293–94).

Любовь к Дягилеву Нижинский впоследствии отрицал — на нее отбрасывала тень их последующая ссора, — зато в дневнике признается беззаветная любовь к князю Львову, хотя тот готов был уступить Нижинского кому-либо из своих друзей.

«Я познакомился с князем Павлом Львовым, который познакомил меня с Графом Польским (опять полонизм — прилагательное после существительного. — Л. К.)…. Этот граф (это Тышкевич из Вилъны. — Л. К.) купил мне пианино. Я не любил его. Я любил князя Павла, а не графа» (Чувство 2000: 137).

«Он меня любил как мальчика мужчина. Я его любил, ибо знал, что он мне хочет хорошего. Этого человека звали князь Павел Львов. Он писал мне влюбленные стихи. Я ему не отвечал, но он мне писал. Я не знаю, что он в них хотел сказать, ибо я их не читал. Я его любил, ибо чувствовал, что он меня любит. Я хотел с ним жить всегда, ибо я его любил (Чувство 2000: 188)».

Таким образом, князь Львов легко и без всякого сопротивления получил любовь Нижинского, который, хотя и вожделел женщин, отдался молодому князю с охотой — он был к этому подготовлен своим нарциссизмом. Вероятно, сказывалась и вся атмосфера светского общества, снисходи тельная к знатным повесам. Все ведь знали о гомосексуальности Чайковского, великих князей К. Р. и Сергея Александровича, читали стихи Кузмина. Кроме того, существенна была и материальная сторона дела — стать фаворитом вельможи означало богатые подарки, вхождение в светское общество, продвижение вверх.