Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие
Шрифт:
Так, слово «хуй» давно стало неприличным, и его приноровились заменять другим, начинающимся с той же буквы, — «хер» (первоначально это было просто название буквы алфавита). Потом, приобретя тесную связь с половым членом, и оно стало неприличным. Кстати, и слово «хуй» — тоже не первоначальное. Вначале половой член назывался на русском языке как-то иначе. Но, став неприличным, термин был заменен древнефинским словом «игла» — huj, поскольку население лесной полосы было сплошь финно язычным и, подвергшись русификации, принесло в русский язык свои замены неприличных слов. «Игла», «шип» — так называется член и в других языках (англ, prick). У других
Так и матерное ругательство смягчают: «е…дрит твою мать», или «ё… моё».
Вот так же и со словом «гомосексуальный». Оно стало в сталинские годы неприличным и опасным. Его произносили топотом и неполностью: «го…», а дальше делали круглые глаза. Или, маскируя не без иронии: «го…лубой». Возможно, при этом выборе сказалось традиционное обозначение цветов пола в одеянии младенцев: голубой для мальчиков, розовый для девочек. А уж почему розовый закрепился за женским полом, это как-то связано с мифологией розы и крови. Но сие уже далеко от нашей темы. Нам достаточно обозначить современное значение слова «голубой», неизвестное во времена К. Р., — «гомосексуальный».
Такой вот смысл и приобрело выражение «голубая кровь» в приложении к К. Р. Этот второй смысл задним числом оказывается значимым — это видно из дневников К. Р.
Дневники свои (66 толстых тетрадей) великий князь завещал Академии наук, оговорив условие: не публиковать их в течение 90 лет со дня его смерти. Таким образом, он, с одной стороны, хотел оставить ученым документальное свидетельство борьбы со страстью. Он, конечно, знал произведения сексологов — фон Крафта-Эббинга, Молля, Тарновского, Мержеевского. Знал и напечатанные в 1904 г. суждения крупного юриста Набокова (отца будущего писателя) — о нелогичности уголовного преследования мужеложства — и предложения отменить эту статью. С другой стороны, он не хотел омрачать будущее своих детей и родных. Мог ли он предвидеть, что уже через три года после его смерти такая забота потеряет всякий смысл, поскольку все они погибнут? 90 лет истекут в 2005 году. Но революция смела все покровы. Правда, печатать дневники не считали нужным (кому были интересны душевные переживания великого князя?), да это не было и возможным (неназываемая любовь…). Но уже сейчас некоторые отрывки из дневника К. Р. стали достоянием гласности.
Не нарушая запрета автора на оглашение его текстов до 2005 г., я использую здесь только те отрывки, которые уже проникли в печать.
Когда Константин во время своих плаваний в 1877 г. был в Нью-Йорке, он впервые в жизни посетил публичный дом — 18 апреля 1877 г. Это было заранее обдумано. Еще накануне записывал в дневнике: «вдруг пришла мысль, что я должен идти к женщине, и сама мысль была до того сильна, что я не мог преодолеть ее». Он собирается после этого вернуться к Господу, «как блудный сын». Понимает, что это огорчит Мама, но надеется: она поймет, «что мужчина не может без этого». Мысленно готовится:
«Я задумываюсь и запинаюсь на пустейших подробностях: как войду, как разденусь, как совершу само дело — это уже обстоятельство решен[ное] — я пойду. Но сердце бьется. Как потом я буду просить прощения у Ангела Хранителя, Еще вопрос: отчего явилось у меня решение пойти? Я не могу себе объяснить этого, но чувствую, что надо. Кажется, я буду лучше потом, я буду мужчина» (Волгин 1998: 277).
После произошедшего, записывая в дневнике мысли о своем грехопадении, он сравнивает себя с героем Достоевского:
«Я
Поскольку это был обычный бордель и Константина обслуживала проститутка, грехопадение было не столь большой руки — в те годы кто там не бывал. Возможно, однако, что великий князь хотел контактом с искушенной в сексе женщиной не просто «стать мужчиной», а подавить в себе иные страсти, избавиться от тех более страшных и позорных склонностей, которые его терзали: с юности его тянуло к мужчинам. Еще 6 января 1877 г., за несколько месяцев до посещения борделя, он писал кузену Сергею:
«Кажется, только мы с Тобою и были в состоянии питать нежные чувства к мужчинам. Это страстное, необъяснимое чувство, но которое меня так обхватило, что я очень страдал. Но как скучно, что глупый свет не может понять этого; он бы стал смеяться, если б узнал это» (Волгин 1998: 300).
За два дня до решения посетить бордель, 15 апреля, он пишет кузену Сергею: «Как странно, я не понимаю еще чувства любви к женщине! Другие так рано влюбляются, а я не могу, скоро мне будет 19 лет, а я хладнокровен» (Волгин 1998: 280). После грехопадения его удивило и обеспокоило, что с этой женщиной у него не было чувства наслаждения. «Я не ощущал никакого сладострастия, и верно говорят, какая у меня холодная кровь» (Боханов 2000: 182). Только ли в этом дело?
В том же кругосветном плавании Константин «сблизился больше допустимого» с одним офицером, в котором, по его словам, «мало целомудрия», но который «честный и прямой». Имя его не называет даже в дневнике (Волгин 1998: 285). Кровь оказалась вовсе не холодная.
Вот отрывок из записи 1888 г. Великий князь служит ротным в Измайловском полку.
«До сих пор меня привлекала в роту не столько служба, военное дело, как привязанность то к одному, то к другому солдату. Моего любимца после Калинушкина сменил Добровольский, а его место занял Рябинин. Теперь все они выбыли, и в настоящее время у меня в роте нет ни к кому особой сильной привязанности». (приведенную цитату использовал Ротиков в книге «Другой Петербург»). Рябинин, однако выбыл не в другой полк и не домой, а… в штат Мраморного дворца!
Великий князь Константин Константинович.
Надпись: «Константин 13 сентября 1886 г.»
Но эта цитата еще не столь ясна. Мало ли какая может быть привязанность! Что это привязанность, связанная с молодостью и красотой солдата, видно из стихов К. Р. («Умер бедняга», 1885 г.): С виду пригожий он был новобранец, Стройный и рослый такой, Кровь с молоком, во всю щеку румянец, Бойкий, смышленый, живой;