Другая сторона

Кубин Альфред

Официант Антон, напротив, едва волочил ноги и все же продолжал обслуживать клиентов! Но как только не приходилось его взбадривать! Бог мой! Его забрасывали кусочками сахара и кофейными ложечками, ибо он стал беспримерно забывчивым и когда, наконец, приносил заказанное, нетерпеливый посетитель часто сам уже дремал. Бодрствующим приходилось зорко следить за тем, чтобы сигары заснувших были вовремя потушены.

На учебном плацу прилежно упражнялись солдаты, чтобы не ударить в грязь лицом в случае возможного восстания. Но сколько бы ни рычали унтер-офицеры, солдаты один за другим укладывались на землю. Случались необычные и забавные казусы: два вора блаженно уснули, запустив руки в кассу магазина; Мелитта четверо суток спала в квартире

Бренделя, а ее супруг, доктор Лампенбоген, заснул за обеденным столом, уткнувшись носом в майонез.

Кастрингиуса сморило за карточной игрой. Он уютно развалился на стуле в дешевой забегаловке, держа в своей клешне бубнового валета. Меня самого прихватило дома, куда я предусмотрительно ретировался. Я успел только расправить постель и задернуть занавески. Последнее, что я видел, — это как из окна принцессы на улицу выпархивали банкноты и легкий осенний ветерок гнал их по мостовой как опавшие листья в направлении реки. Мне едва хватило сил добраться до постели.

В первые два дня эпидемии поезда ходили с огромными опозданиями, поскольку на каждой станции приходилось заменять персонал. Потом они вовсе перестали курсировать.

Последний номер «Голоса» был напечатан только с одной стороны листа, да и то при множестве незаконченных фраз и легионах опечаток. Последняя страница, где обычно публиковались разные забавные мелочи, отсутствовала вовсе. Ничто не помогало: Перле спал. Это состояние полной бессознательности длилось примерно шесть суток, время определил парикмахер, вычислив его по длине щетины на подбородках своих клиентов.

И только один человек во всем городе не спал (или задремывал лишь на короткое время): американец! По крайней мере, он сам это утверждал. Однажды, когда он, подобно принцу из «Спящей красавицы», бродил по Длинной улице, он разглядел через окно кафе, как один из шахматистов делал свой ход. Из этого Белл заключил, что болезнь пощадила еще и этих двоих. А так повсюду были одни только спящие. Не только на всех скамьях в общественных парках, но и на лестничных клетках и в подворотнях вповалку лежали прилично одетые господа и дамы и спали, словно бездомные, с блаженными выражениями лиц.

Когда люди понемногу стали приходить в себя, многие смогли продолжить свою работу на том месте, где они ее прервали. Это было очень хорошо — и не только для таких, как Брендель, но и для бедного искалеченного мерина в живодерне, которому несколько дней пришлось ждать милосердного удара. Теперь он его дождался. Ибо самое примечательное состояло в том, что животные оказались нечувствительными к сонной инфекции.

Большинство проснувшихся — по крайней мере, в первый момент — не чувствовали никаких перемен. Когда я очнулся и, испытывая потребность в пище, помчался в кафе, там уже сидел наш парикмахер, тоже голодный как зверь, да еще и в скверном настроении. Он недосчитался четырехкрейцеровика, и обнаружение этой пропажи привело к длительной размолвке между хозяином и его обезьяной, которая, естественно, все эти дни бодрствовала, как и остальные животные.

Проснувшись, город грез обнаружил себя в своеобразном раю животных. Во время нашей затяжной спячки другой мир — звериный — распространился так, что нам угрожала серьезная опасность быть вытесненными. Еще до эпидемии было замечено, что в этом году необычайно расплодились крысы и мыши. Теперь к ним присоединились хищные птицы и четвероногие похитители кур. А в парке Альфреда Блюменштиха садовник даже видел волчьи следы. Его, правда, подняли на смех, но когда на другой день от белой ангорской козочки — любимицы госпожи коммерции советницы — нашли только пару рожек, никто уже не смеялся.

Невозможно описать изумление тех, кто, заснув в одиночестве и без помех, теперь очнулся в нежелательном обществе. У одного на окне сидел большой зеленый попугай, у другого из-под кровати с любопытством выглядывали ласки и белочки. Проснувшиеся мясники прогнали с бойни стаю шакалов. Количество нападений волков,

рысей, диких кошек росло в геометрической прогрессии. Скверно было то, что даже наши домашние животные стали злобными и упрямыми; почти все собаки и кошки сбежали от своих хозяев и занялись незаконным промыслом. Снова начавшие выходить газеты сообщили о страшном происшествии: в квартиру в нижнем этаже, где жила вдова колбасника Аполлония Зикс, забрался медведь и слопал спавшую женщину со всеми потрохами. Косолапого убили несколькими выстрелами. Охотники и рыбаки, приходя в город, рассказывали байки об огромных зверях, которых им якобы довелось видеть. Разумеется, никто не верил этим профессиональным вралям. Но скоро во множестве понаехали крестьяне и другие жители загородных местностей. На тяжело груженных повозках они везли с собою женщин, детей и наиболее ценное из пожитков. Они были крайне недовольны и устраивали демонстрации перед дворцом и архивом. Жаловались, что им не посылают вооруженной защиты. Стада диких буйволов опустошают их угодья; им с трудом удается отбиваться от огромных обезьян, нападающих стаями. Эти дьяволы не щадят ни женщин, ни детей. Вскоре после этого на глинистой почве в районе полей Томашевича, сразу за городской окраиной, были обнаружены исполинские следы каких-то парнокопытных животных.

Не стало жизни от насекомых. С гор спустились стада прожорливой саранчи, и там, где они проходили, не оставалось ни соломинки. Одна из таких туч саранчи за одну ночь объела замковый парк. Клопы, уховертки, вши делали жизнь невыносимой. Всеми этими представителями животного мира управлял самый элементарный инстинкт размножения. И хотя четверо-и шестиногие взаимно истребляли друг друга, их размножение шло фантастическими темпами. От этой напасти не спасали ни оружие и яды, выдаваемые властями, ни строжайшие распоряжения держать двери и окна закрытыми. Организовались добровольные охотничьи отряды, которые помогали военным и полиции. Во многих домах были пробиты амбразуры.

В одно прекрасное утро жена хозяина кафе проснулась среди четырнадцати диких кроликов. Ее спальня была отделена от моей комнаты тонкой перегородкой, и я слышал писк малышей.

Но хуже всего были змеи. Ни один дом не был защищен от их вторжения: эта нечисть селилась повсюду: в ящиках столов, платяных шкафах, карманах, кувшинах для воды. К тому же эти коварные твари отличались чудовищной плодовитостью. Пробираясь в темноте к своей комнате, человек наступал на отложенные ими яйца, которые с хрустом лопались. Кастрингиус блистал в своем новоизобретенном «Танце на яйцах».

Жизнь во Французском квартале скоро стала невыносимой. Но даже во время этого звериного нашествия большинство горожан не вешали носа. Оленей подстреливали прямо из окон и тут же приглашали приятелей на жаркое. Из чердачного окна моего прежнего дома открывался далекий вид на пашни и луга. Теперь эта территория превратилась в гигантский зоосад. Река тоже внесла свою лепту: в ней снова появились крокодилы, которых за несколько лет до этого путем огромных усилий удалось прогнать вниз по течению. Купальню пришлось закрыть, так как в кабинах обосновались электрические угри, чей заряд смертелен для человека.

Одним из немногочисленных светлых пятен в эти тяжелые дни было изобилие вкуснейшего жаркого и других деликатесов из дичи.

Мой старый профессор-зоолог, как и следовало ожидать, снискал всеобщее внимание. Он читал публичные лекции, в которых учил сограждан отличать опасных животных от безобидных. Вооружившись старенькой трехстволкой, он с раннего утра отправлялся туда, где водились газели, дикие свиньи и сурки, и всецело отдавался охоте. Но звери очень скоро привыкли к этому чудаковатому стрелку в очках и даже по-своему полюбили его. Зато городским окнам ружье профессора наносило столько вреда, что его пришлось конфисковать.