Другая судьба
Шрифт:
Адольф помчался к фрау Закрейс, поспешно ополоснулся над раковиной, переоделся, но мерзкий запах падали по-прежнему преследовал его.
Он побежал в Академию.
На встречу с друзьями оставалась всего минута, уже прозвонил колокол, надо было подниматься в пятую аудиторию, мастерскую со стеклянным потолком.
В зале было жарко натоплено. Печка у покрытого подушками возвышения распространяла одуряющее тепло.
Ученики заняли места за мольбертами. Преподаватель раздал всем уголь.
Вошла
Адольф Г. не верил своим глазам. Он никогда не видел голой женщины. Ему было жарко, очень жарко. Она была красивая, гладкая, ни волоска на золотистом теле.
Как сосиска.
Эта мысль стала последней – Адольф рухнул на пол в глубоком обмороке.
Через несколько минут он будет богат.
Неделя пронеслась быстро, он и глазом моргнуть не успел. Конечно, пришлось ждать, но уверенность помогла ему прожить эти долгие пустые дни.
Сжимая в руке горячий и влажный билет, Гитлер ждет объявления результатов лотереи.
«Тому, в чьем сердце живет вера, дарована величайшая в мире сила». Эти слова, которые шептали губы обожаемой матери, послужили ему опорой, духовной пищей, равно как и пищей телесной: он постился и преодолел испытание провалом, он снова верит в себя и в свою судьбу.
Лотерейщик выходит на улицу и открывает прозрачную коробку: вот он, результат.
Сердце Гитлера ёкает. Он подходит ближе.
Он не понимает.
Где ошибка? На его билете? На афишке, которую держит лотерейщик? Ведь это ошибка, Гитлер точно знает: между ним, Небесами и его матерью был заключен священный пакт, гарантия выигрыша. Это компенсация за провал на экзамене в Академию художеств. Это же так ясно.
Но ошибка никуда не делась.
Гитлер двадцать раз прочел числа, сличая каждую циферку слева направо и наоборот. Все зря. Разница есть. Явная. Неубиваемая…
Гитлер становится тяжелым, свинцовым, холодным, бессильным.
Действительность взяла верх. Чары рассеялись.
Мир не сдержал ни одного из данных обещаний. Гитлер один на свете.
Все товарищи были очень впечатлены рассказом Адольфа Г. Получить первый заказ в девятнадцать лет! И вдобавок заказ на изображение Рождества в частной часовне! У графа! Такого знаменитого графа, что Адольф даже отказался назвать его имя! История быстро облетела весь первый курс. Так же быстро, как и рассказ о его обмороке.
Он боялся следующего урока обнаженной натуры. Если ему снова станет дурно перед бесстыжей женщиной, все окончательно уверятся, что он – жалкий девственник-пуританин.
В свободные часы он запирался в своей комнате и перерисовывал
Настал час рокового урока.
Студенты набились в жарко натопленную мастерскую. Адольф вошел последним и добирался до своего мольберта только что не на ощупь.
Модель поднялась на возвышение.
По залу пронесся разочарованный шепоток.
Это был мужчина.
Походка развязная, подбородок выпячен, лицо замкнутое, глаза почти закрыты, – решительно безразличный к разочарованию сорока разгоряченных юнцов, он снял брюки, небрежно поиграл мускулами и принял атлетическую позу.
Облегчение Адольфа было превыше всех надежд. Он с улыбкой смотрел на своих товарищей, но те были слишком раздосадованы и не обращали на него внимания.
Адольф взял уголь и начал рисовать.
Он услышал смутный шум в левом углу. Несколько учеников возмущенно переговаривались свистящим шепотом.
Убедившись, что речь идет не о нем, Адольф Г. сосредоточился на рисунке.
Четверо юношей отшвырнули карандаши, подхватили свои вещи и, нарочито громко топая, направились к двери. Уже на пороге один из них бросил преподавателю:
– Это недопустимо! Абсолютно недопустимо!
Тот отвернулся, как будто не услышал, а студенты удалились, хлопнув дверью.
Адольф Г. наклонился к своему соседу Рудольфу:
– Что это с ними?
– Они отказываются рисовать эту модель.
– Почему? Из-за того, что он мужчина?
Рудольф поморщился, давая понять, что осуждает поведение однокурсников.
– Нет. Из-за того, что он еврей.
Адольф опешил:
– Еврей? Но откуда они знают?
Он бродит по улицам Вены. Пустой, без всяких желаний, не сводя глаз со своих ботинок, он ничего не видит, ничего не слышит и почти не ест. Если чувствует, что слабеет, сгрызает на ходу несколько жареных каштанов, иногда запивает их пивом. Затемно возвращается к фрау Закрейс. Даже если открывает дверь бесшумно и идет по коридору в одних носках, она все равно набрасывается на него, требуя квартплату. Он отделывается обещаниями, бормочет жалкие слова, пятясь к своей комнате. Но фрау Закрейс ему не верит и грозит позвать кузенов – они силачи, работают на рынке и разберутся с ним.