Другая жизнь
Шрифт:
– Ты бы сам никогда на это не пошел.
– Не увиливай. Смогла бы?
– Честно? Нет. Я могла бы помочь тебе делать фонтаны. Женщины… Мы не для того созданы.
– И это честно?
– Честно? – Она рассмеялась. – Кто говорит о честности? Разумеется, нет!
Глинис ела с таким аппетитом, что Шеп чуть не прослезился. Она съела крабовые котлетки; кусок камбалы. И еще картофель с петрушкой и два куска хлеба. К счастью, она не стала заострять внимание на том, что не очень хорошо прочувствовала вкус изысканных блюд.
Неприятная тема была забыта, и они говорили о том, что
– Ей трудно находиться рядом, – размышляла Глинис. – Она видит меня и представляет, что у нее тоже будет рак, ей тяжело вынести такое.
– Но она не больна, – осторожно заметил Шеп.
– Она боится.
– Вот и пусть боится за тебя. Я не возражаю, если она будет о тебе беспокоиться.
– Она еще молода, – возразила Глинис, которая не могла сделать над собой усилие и представить, что она может волновать кого-то с тех пор, как начался весь этот ужас. – Она себя не контролирует. Уверена, она сама не понимает, что делает.
– В смысле?
– Избегает меня, конечно. Если ты скажешь ей, что она приезжала только раз, она будет шокирована этим фактом. Уверена, она считает, что бывает у нас постоянно. Она наверняка много раз собиралась позвонить. Даже брала трубку, но потом происходило что-то внезапное и загадочное, и она откладывала разговор на следующий день. Готова поспорить, что такое бывало достаточно часто, если не каждый день, и она думает, что каждый раз она звонила мне.
– Я боюсь, что Амелии станет плохо потом. – Шеп осекся. Это было уже не важно, пустые предположения. Страхи, пропавшие сегодня вечером в семь часов.
– Когда?
Он быстро нашелся:
– Когда ты поправишься. Она оглянется в прошлое и поймет, как бессовестно себя вела. Какой была невнимательной в столь критический период твоей жизни. Ей было бы стыдно; ты бы стерпела все ее обиды. Я бы хотел, чтобы вы были вместе. Может, мне стоит с ней поговорить.
– Не смей. Она сама должна хотеть со мной встретиться, а не потому, что отец ее отругал. В любом случае, – Глинис сделала глоток шампанского, – Амелия появляется чаще, чем Берил. Общаться с твоей сестрой, как с человеком, к которому должна испытывать больше сострадания, чем к собственной персоне?.. Да я бы сама лично отвезла ее в Нью-Хэмпшир.
– В любом случае ты не жаждешь ее видеть. И теперь, несмотря на эгоистичность, она вынуждена взять на себя ответственность за отца. Лучше и быть не могло. Может, это повлияет на ее характер.
– С таким исходным материалом менять характер твоей сестры все равно что переделывать буфет в книжный шкаф.
С притворной беззаботностью Шеп принялся за чизкейк.
– Теперь, когда прогноз вполне благоприятный, ты не думаешь отказаться от затеи начать процесс по асбестовому делу?
– Ни за что! Даже если я справлюсь с болезнью, это еще больше убеждает меня продолжить борьбу. Люди, совершившие это преступление, должны быть наказаны.
– Ну, это будут уже другие люди… – с сомнением предположил он. – За те тридцать лет, что прошли после окончания художественной школы, на руководящих
– Они все еще продолжают существовать и делают деньги на смертоносном зле. Надеюсь, мне станет лучше, и я смогу дать показания и вынести перекрестный допрос. Я должна все выдержать, если дело дойдет до суда.
У Шепа упало сердце. Судебного процесса не избежать.
– Ладно, – пожал он плечами, – как скажешь. На следующей неделе у меня встреча с тем адвокатом Риком Мистиком.
Пока они пили кофе и мятный чай, он аккуратно перевел разговор на тему ее работы, чтобы закончить вечер на приятной ноте. В машине он предложил устроить ужин с Кэрол и Джексоном, чтобы отметить позитивные сдвиги в лечении.
– Устроим тематическую вечеринку, – согласилась Глинис. – Будем развлекать их результатами исследования.
Шеп был рад застать в кухне Зака, хотя, возможно, сын и не был в восторге от этой встрече. Мальчик настолько явно стремился скорее исчезнуть, ошарашенный внезапным появлением родителей, словно боялся, что они его заметят. Он выглядел хуже, чем раньше. Но Шеп был так рад вернуться домой, что не стал выговаривать сыну, что раз тот не может сам стирать свою одежду, то мог хотя бы постирать носки, и не стал ворчать, что не мешало бы сделать музыку тише, поскольку мама плохо себя чувствует. («Что еще новенького?») Шеп уже и не помнил, когда последний раз получал хорошие новости, да и дорогостоящий «Маунтин Дью» за ужином его немного взбодрил.
– Рад, что ты вылез из своей комнаты, дружище, – сказал Шеп. Зак с недовольством воспринял дружеское похлопывание по плечу, словно отец больно его ударил. – У нас потрясающие новости из клиники по поводу здоровья мамы.
Зак вздрогнул. Не похоже, чтобы он обрадовался услышанному. Он старался, чтобы отец не заметил его сэндвич с индейкой, словно был застигнут врасплох за каким-то хулиганством. Мальчик был очень худой, он все еще рос; зачем ему прятать сэндвич?
– Так что случилось? – угрюмо спросил он.
Шеп рассказал о результатах томографии, подробно описав, как значительно уменьшились в размерах две опухоли; однако опустил тот факт, что не все клетки поддались воздействию, поскольку это давало сыну возможность заподозрить, что Филипп Гольдман слегка приукрасил результат. Нет ничего страшного в том, чтобы преподнести все шестнадцатилетнему мальчишке в более радужном свете, на его долю выпало немало тяжелых дней, и все крутые повороты, уготовленные судьбой, ему пришлось пройти самому, без помощи докучливого, измотанного отца.
– Угу.
Шеп ждал реакции, пока не понял, что опущенные плечи, мрачное выражение лица и желание скорее исчезнуть и есть реакция его сына на сказанное.
– Может, ты не понял? Это значит, что мама поправляется. Химиотерапия ей помогает. Мы победим эту заразу.
– Угу.
Зак, всегда смотрящий словно сквозь предметы, поднял глаза на отца. Скорбный, сочувствующий взгляд его карих глаз заставил Шепа почувствовать себя младшим из них двоих. Зак подошел к матери, сидящей за столом, и погладил ее по плечу; движения были резкими, прерывистыми, словно он управлял собственными руками с помощью пульта.