Другая жизнь

Шрайвер Лайонел

– Нет, я не могу работать, – ответила Глинис. Она говорила утвердительно, подтверждая каждое слово приступом кашля и паузой, чтобы перевести дыхание. – Я пыталась, но не могу сконцентрироваться даже для того, чтобы посмотреть «Все любят Раймонда», поэтому переключила телевизор на кулинарный канал. У меня хватает сил лишь на рецепт «козий сыр на шпажках».

– Вы можете описать свое состояние, – сказал Мистик, – вроде того, когда вам как бы плохо?

– Меня очень часто тошнит, – ответила она. – Тяжело дышать. Честно говоря, мне сложнее поднять стакан с водой, чем раньше отзаниматься целый час аэробикой. У меня практически нет возможности остаться одной в самом прямом смысле. В мое тело постоянно вонзают иглы,

засовывают трубки в горло и прямую кишку. Моя жизнь – одно сплошное насилие. А я привыкла любить свое тело. Всего год назад мне было пятьдесят, я была красивой женщиной. Сейчас я себя ненавижу, себя и свое тело. Оно вызывает ужас. Такое впечатление, что мне глубоко за восемьдесят.

Из всех присутствующих только Шеп был способен понять, каких моральных сил ей стоило сделать такое заявление.

Затем юристы принялись задавать вопросы, всячески пытаясь найти дыры в ее свидетельских показаниях. Они ссылались на список других продуктов, с которыми она могла работать во время обучения в художественном училище, но она твердо стояла на своем: неужели она похожа на женщину, способную по собственной воле обречь себя на такую жизнь в изоляции?

Ссылаясь на теорию о легкости передачи волокон от человека к человеку, они выдвинули ту же версию, что и их первый онколог, поэтому привели перечень материалов, с которыми работал ее муж, например асбестосодержащий цемент. На это Глинис ответила, что если говорить о роли Шепа в работе, то ее можно назвать административной, и насмешливо добавила, что никогда не позволяла себе прикоснуться к мужу в те времена, когда он строил дома, она так и сказала: «Прежде чем он примет душ». Более того, она сказала, что эта версия о способе заражения слишком запутанная.

– Помните о принципе «бритвы Оккама»? Самое простое объяснение – самое верное. Я нашла точную формулировку в Интернете: «Не следует привлекать новые сущности без самой крайней на то необходимости». Поэтому не стоит пытаться в дальнейшем прорабатывать версию, связанную с моим мужем – который, кстати, не заболел раком, – и пытаться доказать, что поскольку он работал с асбестом, то принес его частички на одежде, они попали на мою одежду, а потом и внутрь, притом что я сама по роду деятельности была связана с асбестом.

Юристы только усмехнулись и заявили, что она училась так давно, что наверняка не помнит не только названия материалов и приспособлений, которыми пользовалась, но и названия марки.

– Напротив, – сказала Глинис, тем тоном, который всегда так раздражал и одновременно веселил ее мужа. – Я тогда только начала учебу и вдохновенно постигала все новое. Пожалуй, тот период был самым ярким в моей жизни. – Она опять закашлялась. – В противоположность теперешнему. Это сродни первой влюбленности. И я тогда действительно влюбилась. В металл.

Шеп не раз сталкивался в жизни с подтверждениями весьма точного афоризма о том, что «мы убиваем тех, кого любим»; но с обратным эффектом не приходилось встречаться никогда, чтобы то, что ты любишь, тебя и погубило.

– Также, – продолжала Глинис, – в мастерской хранились каталоги «Фордж крафт», журналы и книги по теме, они лежали на полке рядом с перфоратором. Я любила их просматривать, поскольку уже тогда собиралась открыть собственную студию после получения диплома. Помню, как меня поразили высокие цены. Я очень переживала, что никогда не смогу себе купить собственную шлифовальную машинку и набор молотков. Дело в том, что «Фордж крафт» в те времена монопольно владела рынком оборудования для кузниц, поэтому могла устанавливать заоблачные цены. И «Сэгваро» закупало все только у «Фордж крафт», выбившей всех из соревновательной борьбы.

Но все же больше всего Шеп был поражен выдержкой Глинис, с какой она отвечала на вопросы, целью которых было, казалось, невероятное – оценить в долларах человеческую жизнь. В конце весьма

продолжительного, словно поджаривание на вертеле, испытания они спросили Глинис о том, сколько она зарабатывала в год кузнечным делом, и она назвала весьма скромную цифру. Однако самым постыдным было то, что юристы пожелали узнать, что входило в ее обязанности, когда она родила Зака, сколько блюд в неделю она готовила и даже как часто стирала. Они соизмеряли жизнь его жены с тем, сколько белого и цветного белья она загружала в машину. Бодрые ответы Глинис на эти унизительные вопросы стали воплощением стойкости, которую Шеп не смог бы проявить на месте жены. По старой привычке, выработанной за десятилетия, он подумал: «Не могу дождаться, когда расскажу Джексону, какой это был цирк», даже не сумев себя остановить.

Глинис была великолепна. Она ни разу не запнулась и не позволила заставить себя ошибиться, с высоко поднятой головой встречая каждый новый вопрос. По совету Мистика она воздержалась от косметики, и укор на ее лице с впалыми щеками, серовато-синими губами, без единой волосинки в тех местах, где на лбу проходила линия тюрбана, был лучшим свидетельством для обвинительного акта, чем сказанное ею. Только когда процедура была завершена, юристы обвиняемой стороны смогли убедиться, как слаба Глинис, она позволила себе опуститься на блестящую поверхность полированного стола, растечься, словно лужица пролитого чая. Она была настолько изможденной, что шла к машине, почти повиснув на Шепе.

– Ты была неподражаема, – прошептал он.

– Я сделала это для тебя, – бросила она в ответ. – Знаешь, мне понравилось лгать.

Когда они добрались до дома, ее способность держаться с достоинством была исчерпана, но она собралась с последними силами и отказалась, чтобы он отнес ее наверх на руках. Вместо этого она поползла по лестнице, цепляясь за перила. Преодоление пятнадцати ступеней заняло полчаса.

Шеп неоднократно оставлял сообщения на мобильном телефоне Кэрол в перерывах во время дачи свидетельских показаний; она не ответила ни на один его звонок. Когда Глинис добралась до второго этажа и заснула, он вновь попробовал дозвониться, и, наконец, Кэрол ответила. Предыдущим вечером, когда сообщила ему новость, Кэрол была в истерике, сейчас же она была в ступоре. К счастью, подобное ее состояние позволяло беспрепятственно обмениваться информацией. Она находилась на кухне с Фликой.

– Я никогда его за это не прощу, – глухо сказала Кэрол. – Повел себя как обиженный ребенок. Неудивительно, что у девочки немедленно начался приступ. Она не способна справиться с таким потрясением, – продолжала Кэрол. – Она не умеет выдерживать стресс. В школе у нее ничего не получается, она буквально разваливается на части. Можешь себе представить… С Фликой вчера творилось что-то страшное: давление, рвота – со мной тоже чуть не случился припадок, – но это стало в определенной степени облегчением. Я сосредоточилась на дочери, помочь которой стало важнее, чем пережить поступок Джексона. Возможно, я всегда ее для этого использовала… Вначале для сплочения семьи, совместных планов, потом для того, чтобы отвлечься… Мы сосредоточивались на проблемах Флики, чтобы избежать общения друг с другом.

Поспешно доставив Флику в «Нью-Йорк методист», Кэрол позвонила Хитер, которая еще была в школе. Она настояла, чтобы младшая дочь приехала прямо в больницу, где они все втроем провели ночь. Флике стало лучше, и сегодня вечером ее должны выписать. Кэрол планировала остановиться с девочками у соседей. Тем временем, по рассказам тех же соседей, приехала полиция и медики. Совсем неудивительно, что Кэрол отказывается при любых обстоятельствах заходить в дом. Шеп обещал при первой возможности подъехать туда и передать им одежду, лекарства для Флики, может, компьютер Кэрол. Из всех оказанных им за долгие годы услуг близким друзьям эта, пожалуй, была самой щедрой.