Другие грабли. Том 2
Шрифт:
Что ж, муравьи и тектонические плиты — это даже хуже, чем суслики и бронепоезд.
Намного хуже.
Но, как говорил мой старик-отец, если масштаб вырастающих перед тобой задач неуклонно растет, значит, ты на правильном пути.
— А мы ведь, по сути, даже не знаем, кто с кем и из-за чего, — сказал Петруха. — Возможно, условия, сделавшие этот конфликт необратимым, еще не сложились.
— И поэтому вас так волнуют сроки запуска нашего проекта? — уточнил профессор. — И с его помощью вы хотите заглянуть в будущее и узнать интересующие вас подробности?
— Это
Профессор развел руками.
— Три года, — сказал он. — И я не могу гарантировать, что мы получим необходимую глубину проникновения. Или высоту, если речь идет о том, чтобы изучать будущее.
— Боюсь, что Чапай не готов ждать так долго.
— Но ведь у нас нет выбора, — сказал профессор.
— Значит, должен существовать другой способ, — сказал я. — Пусть мы его пока и не видим.
Профессор развел руками.
— Все это были общие соображения, — сказал он. — Но, возможно, в текущей ситуации есть еще один фактор, который мы до сих пор не учитывали. Возможно, через понимание природы этого фактора мы найдем и тот самый другой способ.
— Любопытно, — сказал я. — И что же это за фактор?
— Вы.
Я вздохнул.
Пока он не перешел к конкретике, все звучало гораздо более многообещающе.
— Как я понимаю, от вас пытаются избавиться не только наши бывшие кураторы, но и другие конкурирующие с ними организации, — сказал профессор. — Я, конечно, не специалист, но, по-моему, устроенная на вас охота беспрецедентна.
Он посмотрел на Петруху. Петруха кивнул.
— На моей практике такого не случалось, — подтвердил он. — Да и в архивах не упоминалось ни единого случая, чтобы на одного провальня ополчилось сразу столько… конкурирующих организаций.
— У меня нет ни малейшего представления, почему это происходит, — сказал я. — Они только утверждают, что я — дестабилизирующий элемент и агент хаоса.
— Да, мне это известно, — сказал профессор. — Но почему именно вы?
— Откуда мне знать? Хаос мне даже соответствующее удостоверение агента не выдал, не говоря уже о том, чтобы цели и задачи объяснить.
— Ответ на этот вопрос, скорее всего, лежит в вашем прошлом, — сказал проф. — Которое является нашим недалеким будущим, как я понимаю. Напомните, пожалуйста, из какого вы года?
— Из две тысячи девятнадцатого, — в очередной раз сказал я.
— И как вы умерли?
— Никак.
— То есть, вы не помните?
— То есть, я не умирал, — сказал я. — Вы что, мое личное дело не читали, что ли?
А как же тот талмуд, который мне вручил майор Сашка и на заполнение которого я потратил несколько свободных вечеров? Я же там все подробно описывал, хотя местами и не слишком правдиво.
— Не читал, — сказал Петруха. — После того инцидента с Шубиным мы с майором твое личное дело из архива изъяли и уничтожили.
Столько трудов и все зря…
— Генерал-то хоть в курсе был?
— Он и распорядился, — сказал Петруха.
Ну да, «инцидент» мог бы наделать немало шума в узких информированных кругах, так что отдел Х предпочел спрятать все концы в воду и исключить любые улики, свидетельствующие о его причастности.
—
— Как и сейчас, — сказал я.
— То есть, из тридцати в тридцать? Ведь вам около тридцати, я не ошибаюсь?
— Не ошибаетесь.
— Хм…
— Ваше «хм» не слишком информативно.
— Существует теория, согласно которой сознание спонтанного провальня во время хронопереноса стремится найти наиболее комфортные для себя условия, — сказал профессор. — А поскольку большинство людей испытывали наибольший комфорт в собственном детстве, когда на них не давила свойственная для взрослого человека ответственность, то в результате они оказываются в своих собственных детских телах. Меньшая часть, в основном, это люди преклонного возраста, возвращаются в свою юность или молодость, скажем, в промежуток от семнадцати до двадцати двух-двадцати трех лет. Мизерная часть, в основном, это дети, стремящиеся быстрее повзрослеть, занимают тела постарше, но судьба их незавидна, ибо они не обладают необходимым жизненным опытом, и первое же столкновение с реальностью часто становится для них фатальным. Так что возраст, причем в меньшую сторону, изменяется почти всегда, ибо на этом свете не так уж много людей, которые могут заявить, что им комфортно именно здесь и сейчас. Видимо, вы и есть такой очень редкий человек.
— То есть, согласно этой теории, носитель в прошлом выбирается не случайно, а зависит от воли конкретного человека?
— Здесь все несколько сложнее, — профессор потер подбородок. — Я бы сказал, не от воли, а от устремлений этого человека, зачастую скрытых и для него самого. Скажем, люди, испытывающие… определенные проблемы, вполне могут оказаться внутри носителя противоположного пола.
— Мальчик в девочке, — сказал Петруха. — Хотя, скорее, мужчина в девочке. Было несколько таких случаев, но это… скажем, очень нездоровая ситуация, обычно связанная с глубокими личностными проблемами.
— А наоборот было? — спросил я.
— По пальцам можно пересчитать, причем и одной руки хватит.
— Значит, вам тридцать и вы выбрали носителя, максимально похожего на вас, — сказал профессор.
Не максимально похожего, подумал я.
Это ведь я и есть, и фотография моя, и та же фамилия в паспорте. Раньше я об этом помалкивал, но теперь, возможно, от этой информации зависело слишком многое.
Судьба человечества, черт побери, как бы пафосно это ни звучало.
И, видимо, пришло время раскрыть карты.
Глава 44
— Не совсем так, — сказал я.
— То есть?
Колокольцев посмотрел на Петруху. Петруха посмотрел на Колокольцева.
Я улыбнулся им обоим.
— Насколько я знаю, науке известны и случаи, когда переносится не только сознание, а сам человек, так сказать, во плоти, — сказал я. — И я как раз такой случай.
— Немыслимо, — сказал Колокольцев. — И как давно это произошло?
— Да в восемьдесят девятом же, — сказал я. — Остальная часть истории остается без изменений.