Другие люди
Шрифт:
Даже в детстве Франсина познавала окружающий ее мир куда быстрее своих сестер. Когда ей было шесть или семь лет, я обратил внимание на окружающую ее ауру сексуальности, какой не замечал в ее сестрах. Справедливости ради надо отметить, что меня больше занимала карьера, когда они были в том возрасте, и вся тяжесть их воспитания лежала на Принсилле.
Из школы шли жалобы на агрессивность Франсины. Я приехал к директору, он, разумеется, знал, кто я такой, и мы выяснили, что классный руководитель принимал за агрессивность естественное желание Франсины найти свой путь. После того как мы с этим разобрались, никаких нареканий Франсина не вызывала.
Франсине было шесть лет, когда Принсилла рассказала мне о том, что застала ее
— И что они делали? — спросил я, отгоняя те образы, что могли бы возникнуть перед моим мысленным взором, понимая, что вообразить я могу нечто худшее в сравнении с происшедшим на самом деле.
— Они сказали, что играют в больницу.
— Так что они делали? — Я рассердился, поскольку Принсилла, похоже, слишком уж несерьезно отнеслась к этой истории.
— Они рассматривали отверстия друг друга.
— Одновременно?
— Нездоровый интерес, мистер Уидмер?
— Ради бога, Принсилла, — раздражение нарастало. — Что делали дети?
— Когда я увидела их, он пристально разглядывал ее интимные местечки.
— Какие местечки?
— Ее влагалище, если ты настаиваешь. В детстве ты никогда не играл в больницу?
Разумеется, играл. Я чувствовал себя полным идиотом. Не следовало мне допытываться до таких подробностей.
— Надеюсь, этого больше не повторится, — изрек я.
Принсилла коротко глянула на меня.
— Это всего лишь детские игры. А ты ведешь себя так, словно кто-то без спроса забрел на твою лужайку.
— Нелепое сравнение, — пожал я плечами, и более мы на эту тему не говорили. Однако, когда я увидел мальчишку Крокеров, у меня возникло желание свернуть ему шею.
В ту самую ночь мне приснился сон, будто я старею, года бегут, как минуты, а Франсина остается шестилетней, и увеличивающаяся между нами разница в возрасте все равно, что разверзшаяся в земле трещина, в которую я или моя дочь можем свалиться, если потянемся друг к другу. Проснувшись, я осознал, что видел во сне что-то неприличное, и, помнится, подумал, что сны — выдумка венских евреев, болезнь, которую они разносили, дабы расстроить и ослабить нас.
В реальной жизни Франсина взрослела — слишком быстро! На что я в первую очередь обратил внимание, так это на склад ума Франсины, столь отличный от ее матери. Принсилла, та постоянно перескакивает с одного на другое, словно колибри, зависающая над цветком на несколько секунд, а затем летящая к другому за следующей порцией нектара. Франсина уже лет с десяти доводила любую мысль до логического завершения. Подобное упорство в женщине мне до сих пор непривычно, ибо оно скорее присуще ученому или адвокату, создающему прецедент в соответствии с только что принятым законом. [6] Я, разумеется, отдаю себе отчет, что ученым может оказаться женщина, впрочем, и адвокатом — тоже, особенно в наши дни. И лишь разъясняю точку зрения, свойственную моему поколению.
6
Американское судопроизводство основано на прецеденте: если по какому-то делу вынесен определенный приговор, аналогичный судебный процесс завершится с тем же результатом.
Когда груди Франсины превратились из пупырышков в нечто более заметное, независимо от того, что она надевала, я уже стеснялся обнимать ее после того, как она делала что-то особенно мне приятное. Теперь она словно носила на себе табличку с предупреждением: «НЕ ТРОГАТЬ».
Естественно, она встречалась с парнями и очень скоро, увы, слишком скоро, начала знакомить меня со своими кавалерами. Ей нравилось представлять их родителям. Парней она обычно выбирала симпатичных, но, как мне казалось, каких-то инфантильных, и на фоне Франсины
Благодаря столь быстрому развитию, Франсина поступила в Рэдклифф в шестнадцать, а в двадцать получила диплом. Я не раз задумывался над тем, посылать ли ее на год в Европу. Смущали меня не расходы, с этим как раз проблем не было. На одну чашу весов ложились впечатления, которые она получила бы, пожив в Париже, Венеции, Флоренции. На другую — европейские мужчины, пользующиеся, и это отнюдь не голословные утверждения, неопытностью юных американок. Нужно ли Франсине общение с этими мужчинами, обращающимися с женщинами, как с неодушевленными предметами, донжуанами, ожидающими, что их будут кормить, поить и возить из города в город в обмен на оказываемые ими сексуальные услуги? Мои сомнения я разрешил довольно-таки глупым компромиссом. Отправил ее в Европу не на год, а на шесть месяцев. Получаемые от нее почтовые открытки ничего мне не сказали. По возвращении она свободно говорила по-французски и вполне сносно по-итальянски. Я заметил, что предложение выпить коктейль перед обедом она принимала с большей готовностью, чем перед отъездом. Разительно изменилась и ее внешность. Возможно, сказались привезенные из Европы наряды. По принятой в Старом Свете моде, одежда подчеркивала достоинства фигуры того, кто ее носит.
— Расскажи мне о людях, которых ты там встречала, — как-то попросил ее я.
— Ты имеешь в виду мужчин? — уточнила она и начала описывать мне музеи, в которых побывала, время от времени иронически поглядывая на меня.
И я смирился с тем, что Франсина не желает разделить со мной часть ее жизненных впечатлений.
Я не хотел, чтобы точно так же порвались и остальные связывающие нас узы, а потому постарался принять участие в ее карьере. Она, однако, не имела на этот счет никаких планов. Легко поступала на работу, с той же легкостью уходила с нее. Почти год она порхала по Манхэттену, говоря, что чудесно проводит время, отлично зная, сколь недоволен я ее беспечностью. В мое время с работы не уходили через неделю или месяц. Если уж где-то оседали, то навсегда.
А худшим я полагал ее решение снять комнату в восточной части Пятидесятых улиц. Пять женщин в одной квартире. Одноночек, как их тогда называли в Нью-Йорке. К счастью, она скоро затосковала по деревне. Постоянный шум, гудки автомобилей, визг тормозов досаждали ей ничуть не меньше, чем мне. Я завидую Томасси. Он практикует в Уэстчестере, и ему нет нужды, как большинству из нас, участвовать в столь малопривлекательном мероприятии, как поездки на работу и обратно. Бездумно спешащая толпа не место для нормальных людей.
Я так обрадовался, когда, приехав к нам на обед, она объявила, что поступила на работу в ООН, и признала, что хочет вернуться в Уэстчестер, где из окна часто не видно соседнего дома, где можно послушать, как поют птицы, и покормить их. Летом, конечно, нас иногда потревожит вой бензопилы или урчание газонокосилки, но в целом жизнь здесь куда приятнее. Я предложил ей вернуться домой, сэкономить таким образом деньги, которые пришлось бы платить за жилье, но Франсина заявила, что после компании четырех женщин она жаждет абсолютного уединения. Не уверен, что она назвала истинную причину отказа. Скорее всего, ей не хотелось вновь допускать нас в свою личную жизнь.