Другое детство

Булычев Кир

Фимка смотрел внимательно, но в какой-то момент у него помутилось в глазах – как и у меня, только я был к этому готов.

– Фокус? – спросил он, глядя на две одинаковые марки.

– Не фокус, а аппарат, который копирует марки. Если ты в него положишь марку, он тебе сделает копию.

Фимка, конечно, не поверил, наверное, потому, что отец ему таких кляссеров еще не привозил из Германии. Он потом захотел проверить, но я ему дал только раз скопировать, потому что помнил, что копировать можно только двадцать раз. А чтобы Королев не подумал, что я

жмот, я дал ему прочесть вкладку.

И тогда Королев все понял и задумался.

Он морщил лоб, и я буквально видел, как у него в мозгу работает арифмометр.

Когда арифмометр кончил работать, Фимка предложил мне за кляссер свой старый велосипед. Но не подумайте, что это такой уж выгодный для меня обмен. У велосипеда половины спиц не хватало и руль был погнутый. И вообще, ему место было на свалке. А Фимке отец из Германии уже новый велосипед привез.

– Новый дашь, махнемся, – сказал я, в шутку, конечно.

Но Фимка задумался. Он был деловой, но не шибко умный. Не всегда еще умел скрывать мысли.

А я понял, что чего-то не соображаю. Почему-то этот кляссер такой ценный, что Королев крепко задумался.

– Кляссер не отдается, – сказал я.

– Почему? – удивился Фима. – Все отдается. Только надо заплатить.

– Это подарок.

– Подарки тоже можно продавать. А если не хочешь продавать, то подари мне его.

– Шутка, – догадался я.

– Твои условия?

– Сначала скажи, – попросил я, – что ты задумал?

– Как только я тебе покажу мою мысль, – сказал Фима, повторяя чьи-то чужие слова, – это будет уже не моя мысль.

– Говори, говори.

По Сивцеву Вражку под нашими окнами проехал студебекер, он был перегружен и рычал, пересчитывая шинами булыжники мостовой.

– Они цемент возят, – сказал Фимка, который очень много знал. – Там на Малом Афанасьевском военный дом ремонтируют.

Мы помолчали. Королев взял кляссер и стал поворачивать его, словно искал пятно крови или царапину. Ну просто как Шерлок Холмс.

– Значит, не отдаешь?

– А ты бы отдал?

– За тысячу рублей отдал.

– Давай тысячу!

Даже у Фимки не могло быть тысячи.

– Мы ее с тобой заработаем, – сказал Фимка.

– Как?

– Пошли на Арбат, в марочный магазин.

– Зачем?

– А затем, что у некоторых людей есть голова на плечах, а у некоторых ее нету.

– Нет, ты скажи!

– По дороге расскажу.

Королев буквально прямо трепетал от волнения. Видно, ему такая славная мысль пришла в голову, что не терпелось ее проверить.

По Староконюшенному мы вышли на Арбат.

Королев не объяснял, что придумал, а я делал вид, что мне неинтересно, и мы говорили об «Индийской гробнице», о новой математичке, о том, что Ивашкин проигрался в пристенок – нашел с кем сражаться, Спивак вообще опасная личность, меня Боря Солнышко предупреждал, чтобы я держался от него подальше.

Мы учились в мужской школе и девочками не интересовались, их не было в поле нашего зрения.

Я хотел заглянуть в зоомагазин, напротив «Юного зрителя»,

но Фима тут взъелся на меня.

– Слушай, Егор, – сказал он взрослым тоном. – Ты совершенно не видишь разницы между важными и неважными проблемами. У нас с тобой в руках сокровище. А тебе бы на золотую рыбку поглядеть.

– Сеня сказал, что там попугаев привезли.

– Тем более. Скажи, Моржиха, ты хочешь стать богатым?

– Хочу.

– А очень богатым?

– Не тяни, Фимка, выкладывай.

– У тебя есть кляссер. Который может делать копии марок.

– Я и без тебя знаю.

– Такому, как ты, не грех и напомнить. Скажи, как ты его использовал?

– Я сделал копии марок.

– Каких?

– Какие у меня были.

– Егор, у тебя, считай, марок нет. Ты нищий!

– Не скажи!

У меня в классе и на дворе разные прозвища. На дворе меня зовут Моржом или Моржихой. И не потому, что я толстый или с усами. У меня фамилия похожа на слово «моржиха». А в школе меня чаще называли Егором – от имени Игорь, или Рыжим. Я на самом деле не очень рыжий, но немного все-таки рыжеватый.

Но нищим попрошу меня не называть.

Фимка нарочно дразнился.

– Все на свете относительно, – сказал он. – Но копия с марки, которая стоит рубль, тоже стоит рубль. Значит, нам с тобой надо найти дорогую марку.

– И сделать с нее копию!

– Ну, ты у нас Ломоносов! – засмеялся он.

– Значит, надо взять марку у тебя! – догадался я.

– Дурак. У меня самая дорогая марка, может, пять рублей стоит.

– А у кого есть дорогая марка?

Фимка замолчал, он давал мне время, чтобы я пошевелил мозгами.

Я, конечно, пошевелил.

– Я знаю, в арбатском магазине есть альбом с цепеллинами.

В то время, весной сорок шестого, в марочные магазины на Арбате и на Кузнецком мосту привозили альбомы из Германии. Трофейные. Они лежали на прилавке, толстые, и на каждой странице наклеены одинаковые марки. Большей частью немецкие. Почему-то в тот день я вспомнил об альбоме с немецкими цепеллинами. Их было несколько серий: «Полярный рейс», «Чикагский рейс», «Южноамериканский рейс»… Одни были обыкновенные, а некоторые с опечатками и вариантами цвета. Редкие марки, которые впоследствии совсем пропали. Конечно, они стоили, по сравнению с нынешним временем, сущие гроши. Но и сущие гроши были далеко за пределами наших возможностей.

И пока мы шагали по узкому тротуару, мое воображение начало разыгрываться.

Сколько у нас осталось попыток? Наверное, пятнадцать. Значит, и марок пятнадцать.

– А что-нибудь дороже цепеллинов там есть?

– На Советы посмотреть, – сказал Королев. – Вроде у Клавди есть тетрадка с консульской почтой.

Клавдей он называл продавщицу в марочном отделе. На самом деле марками торговали только за одним прилавком, справа от двери. Клавдя была злая щекастая торговка, ей бы не марки продавать, а водку. Она была толстая, а маленькие светлые глазки лежали на тугих красных щеках, исчерченных синими жилками.