Другое море

Магрис Клаудио

Роман содержит огромный заряд гуманизма. Принимая близко к сердцу жизненную драму нелюдимого, черствого на первый взгляд, эгоистичного главного героя, читатель чувствует, что этот странный чудаковатый тип — один из тех, кто вполне мог жить по соседству с ним, что и сам он тоже вполне мог

бы оказаться на его месте. Жизнь героя легко проецируется на сотни, тысячи, возможно десятки тысяч жизней похожих на него интеллектуалов. В XX веке они нередко оказывались отвергнутыми и невостребованными равнодушным к ним обществом. Они пришлись не ко двору, не сумев оказаться на гребне волн, похожих на те, в которые вглядывается юный Энрико с борта океанского лайнера, несущего его к другому морю, в грядущую иную и многообещающую жизнь.

Еще один пласт романа — национальная специфика, сходство и различия разных ветвей европейской, а отчасти и латиноамериканской культуры. В романе широко представлена и, можно сказать, оплакана своеобразная культура многонациональной Австро-Венгерской империи. Ее унесла Первая мировая война, перевернувшая жизнь Европы и надолго определившая направление исторического развития в XX веке (еще сильнее этот мотив звучит в известной книге Магриса «Дунай», не раз переизданной и переведенной на многие европейские языки).

Вероятно, здесь уместно напомнить, что роман Магриса увидел свет в сентябре 1991 г. Тогда же эту небольшую книгу подарили мне в Италии итальянские коллеги-историки. Это было время, когда завершался процесс агонии еще одной могучей империи XX века, и в декабре 1991 г. в этой бесславной истории была поставлена жирная точка. Не скрою, что тогда роман «Другое море» представился мне неким

пророчеством. Возникали разного рода параллели и ассоциации, и нетрудно было предсказать, что вскоре и на просторах бывшей советской империи начнут тосковать по старым временам. Вспоминая отдельные взлеты прежней культуры, кто-то готов утверждать, что именно тогда достигались недосягаемые высоты. Возможно же, как считает один из моих петербургских друзей, все это скорее ностальгия по старой Российской империи и ее русской культуре. Именно последняя оказалась в советские времена единственной живой реальностью, символом сопротивления, исчезнувшим вместе с уходом в небытие самой советской системы. Судить обо всем этом лучше не нам, близко стоящим к эпицентру событий. Приговор вынесут потомки, им определять, сделано ли в последние, постсоветские времена в русской культуре то, что останется навечно, или же эти годы олицетворяют «зияющие высоты», провалы, поглотившие прежнюю культуру и не позволившие подняться новым росткам.

Не углубляясь в философскую подоснову прозы Магриса, упомяну лишь, что в ней легко различимы следы различных философских учений (в романе есть и скрытая полемика с толстовством и идеями уравнительного социализма). Их сплав создает тот особый настрой, который выдвигает произведения итальянского писателя на передний край современной европейской художественной культуры. Остается пожелать, чтобы один из достойнейших ее представителей — Клаудио Магрис оказался принят в России так же, как он принят повсюду в мире и у себя дома в Италии.

Валерий Любин