Другое небо (сборник)
Шрифт:
И во многом должны предопределить его, как мне кажется, как раз произведения этого раздела: рассказы Артура Кларка и Урсулы ле Гуин, повесть Станислава Лема "Маска", — все это звезды первой величины на небосклоне современной научно-фантастической литературы, а также миниатюра Деймона Найта. Особенно обратите внимание на героев этих произведений: мятущихся, пытливых и непоседливых. Даже во мраке подземелья устремленных мыслями к звездам, а среди звезд не расстающихся со своими человеческими качествами, чувством совести, морального долга перед теми, кого оставили на Земле. Наконец, трагически раздвоенных от необходимости, с одной стороны, безропотно следовать
Конечно, все это проблемы, которые кому-то вольно обсуждать и как теологические, но мне кажется, что как только они встали перед героем научно-фантастического произведения, то это уже, по крайней мере, ересь, которую никак не впишешь в рамки благонамеренной веры. Наверное к герою научной фантастики лучше всего подходит определение данное персонажу, совсем по другому поводу, впрочем, одной из повестей братьев Стругацких: "человек, который желает странного". И уж коль скоро речь зашла об этих ведущих советских писателях-фантастах, то самое время вспомнить и название их, вероятно, лучшей книги "Трудно быть богом". Читателями научно-фантастической литературы подобное утверждение уже давно понимается как нечто прямо противоположное — богом то легко, стократ труднее остаться человеком.
Завершает последний раздел сборника коротенький рассказ Деймона Найта. Это произведение и рассказ Артура Кларка "Звезда", как и замечательный антиатомный роман Уолтера Миллера "Кантата на смерть Лейбовица", вышедший в 1959 году и во вступительной статье не затронутый просто из-за недостатка места, — об этой книге нельзя скороговоркой, — подводят и читателя верующего и атеиста к проблеме спасения… не бессмертной человеческой души в загробном царстве, об этом доспорим, но потом, когда будет решена задача спасения человеческой цивилизации… спасения живущих и еще не рожденных здесь на Земле.
Что еще другое должна обсуждать сегодня фантастика, как не этот единственный вопрос?
Урсула ле Гуин
Выше звезд
Деревянный дом и надворные постройки занялись сразу и в несколько минут сгорели дотла, а вот купол обсерватории огню поддаваться не желал: покрытый толстым слоем штукатурки, с кирпичной обводкой, он покоился на мощном фундаменте. В конце концов они сложили разбитые телескопы, инструменты, книги, таблицы, чертежи в кучу посреди обсерватории, облили все это маслом и подожгли. Деревянная подставка большого телескопа загорелась, и в действие пришли его часовые механизмы. Крестьяне, собравшиеся у подножия холма, видели, как купол, белевший на фоне зеленоватого вечернего неба, вздрогнул и повернулся сначала в одну сторону, потом в другую, а из прорезавшей купол щели повалил желтовато-черный дым и снопы искр — жутко смотреть.
Темнело. На востоке появились первые звезды. Громко прозвучали команды, и солдаты, угрюмые, в темных мундирах, цепочкой спустились на дорогу и в полном молчании ушли.
А крестьяне еще долго стояли у подножия холма. В их монотонной, убогой жизни пожар — великое событие, чуть ли не праздник. Наверх, правда, крестьяне подниматься не стали и, поскольку становилось все темнее, ближе и ближе жались друг к другу. Через некоторое время они начали расходиться по своим деревням. Некоторые оглядывались — на холме все было недвижимо. За куполом, похожим на улей, неторопливо кружились звезды, но купол
Примерно за час до рассвета по извилистой дороге, ведущей на вершину холма, промчался всадник. Возле руин, в которые превратились мастерские, он спрыгнул с коня и приблизился к куполу. Дверь обсерватории была выломана. В проломе виднелся едва заметный красноватый огонек — это тлела мощная опорная балка, рухнувшая на землю и выгоревшая до самой сердцевины. В обсерватории было трудно дышать от кислого дыма. В дымной полутьме двигалась, отбрасывая перед собой тень, какая-то фигура. Иногда человек останавливался, наклонялся, потом неуверенно брел дальше.
Вошедший окликнул:
— Гуннар! Мастер Гуннар!
Странный человек застыл, глядя в сторону входа. Потом быстро выхватил что-то из кучи мусора и полуобгоревших обломков и механическим движением сунул находку в карман, глаз не сводя с двери. Потом подошел поближе. Покрасневшие глаза человека почти скрывались меж распухшими веками, он дышал с трудом, судорожно хватая воздух; волосы и одежда его местами обгорели и были перепачканы пеплом.
— Где вы были?
Человек как-то неопределенно показал себе под ноги.
— Там есть подвал? Значит, там вы и спасались от огня? Ах ты господи, в землю ушел! Надо же! А я знал я знал, что отыщу вас здесь, — Борд засмеялся каким-то полубезумным смехом и взял Гуннара за руку. — Пойдемте. Ради бога, пойдемте отсюда. Уже светает.
Астроном неохотно пошел за ним, глядя не на светлеющую полоску на востоке, а в щель купола, где все еще виднелось несколько ярких звезд. Борд буквально вытащил его из обсерватории, заставил сесть в седло, а потом, взяв коня под уздцы, быстро стал спускаться по склону холма.
Одной рукой астроном держался за луку седла. Другую руку — ладонь и пальцы ее были сожжены раскаленным докрасна обломком металла, за который он нечаянно схватился, роясь в куче мусора, — он прижимал к бедру. Прижимал бессознательно, потому что этой боли практически не ощущал. Порой, правда, органы чувств кое-что сообщали ему, например: Я сижу на лошади. Становится светлее. Но эти обрывки информации никак не складывались в целостную картину. Он задрожал от холода, когда утренний ветер поднялся и зашумел в темных деревьях, меж которыми вела их узкая тропинка, тонувшая в зарослях ворсянки и вереска; но и деревья, и ветер, и светлеющее небо, и даже холод — все это было для него чем-то посторонним, несущественным, потому что сейчас он способен был видеть только одно: ночь, с треском разрываемую пламенем пожара.
Борд помог ему спуститься с коня. Теперь все вокруг было залито солнечным светом, солнечные блики играли на скалах, вздымавшихся над рекой. У подножия скал виднелась какая-то черная дыра, и Борд чуть ли не силой поволок его туда, в эту черноту. Там не было ни жары, ни духоты, наоборот — прохладно и тихо. Как только Борд позволил ему остановиться, он кулем повалился на землю — ноги уже не держали его; и опершись своими дрожащими обожженными ладонями о землю, он почувствовал холод камня.
— Вот уж действительно — в землю ушел, клянусь господом! — сказал Борд, разглядывая израненные рудокопами стены шахты, на которых плясал огонек его свечи. — Я вернусь. Ночью, скорее всего. Не выходите наружу. И далеко вглубь тоже не забирайтесь. Это старая штольня, в этой стороне работы уже несколько лет не ведутся. А в старых штольнях всякое может быть — ямы, обвалы… Наружу все же ни в коем случае не выходите! Затаитесь. Как только уберут ищеек, мы переправим вас через границу.