Другое утро
Шрифт:
Она лазила по квартире с чудовищным пылесосом, чистила зеркала, драила на кухне пол, напевала под нос детские песенки и только иногда… Только иногда, совсем редко, гораздо реже, чем можно было бы предположить, она вдруг останавливалась, потому что начинало громко и больно прыгать сердце. «Господи, почему, ну почему я его не послушала, ведь он говорил, что у меня нельзя, говорил…», «Господи, почему, ну почему я не вытащила сразу эту дурацкую спираль, чего я ждала?..», «Как он там, что делает, о чем думает?..», «А вдруг я ошиблась, вдруг они сумеют использовать против него эти проклятые пленки, даже когда мы расстались? Может, это слишком малая
Дел хватило до пяти вечера. Ира придирчиво оглядела Ленкины владения и осталась довольна. Чистота, красота, пирогом пахнет, нет ничего лучше, чем возвращаться в такой дом. Но они не возвращались. Высоченные дубовые напольные часы высоким звоном пробили пять раз, и в этом звоне Ира не сразу различила другой – тоненький, дребезжащий. «Наконец-то!» – обрадовалась она и побежала открывать дверь. За дверью оказалось пусто, а тоненький звонок все дребезжал и дребезжал. «Телефон, ну конечно, телефон. Зачем им звонить в дверь? У Ленки ключ есть. Вот что значит не у себя дома, даже телефон звонит как-то странно». Ира бросилась к телефону в гостиной, испугавшись, что у вызывающей стороны кончится терпение, а вдруг это Ленка и ей что-то нужно?
– Да!
– Теть Ир, привет. А где мама? Она чего, и сегодня не приедет? – У Валерки ломался голос. Первую фразу он произнес густым и низким, вполне уже мужским голосом, а вторую – высоким и обиженным детским.
– Не «чего», а «что», – машинально поправила Ира.
Можно было бы предположить, что Ленка задержалась по пути, заехала к знакомой, попала в бесконечную пробку, угодила в аварию, в конце концов. С ее-то ездой! Но Ира не предположила. Вместо этого она неотрывно смотрела на диван и видела вчерашнюю картинку: Ленка в пушистом мышином свитере (серый – ее любимый цвет, цвет уверенных в себе людей) держит перед ней стакан с водой и спрашивает: «А сама-то ты что теперь будешь делать?» «У меня есть ты, – отвечает ей Ира. – Ты и Валерка». Валерка. Валерка! Почему она до сих пор стоит у телефона?
– Где тетя Маша?
– У нее же выходные, – удивленно протянул Валерка. – Ее мама до второго отпустила.
– Возьми трубку. Запри дверь и окна. Иди на второй этаж и жди меня. Я крикну снизу. Если что – сразу звони! – отчеканила Ира.
– Куда звонить? – загорелся Валерка, почуяв необычное. Мальчишке охота приключений.
– Куда-нибудь! – прикрикнула на него Ира. – Куда дозвонишься. Одноклассникам. В милицию. В «Скорую помощь». Все. Я сейчас приеду.
Как была, в старых вытертых джинсах, растянутой майке, шерстяных носках и шлепанцах, Ира вытащила из Ленкиного шкафа первую попавшуюся куртку, схватила в прихожей свою сумку с деньгами и документами и ринулась вниз.
На улице сплошной стеной лил дождь. Ирину вытянутую руку водители замечали, лишь выныривая к ней почти вплотную. Она зачем-то пропустила троих желающих подкалымить водителей и уселась только к четвертому, неприятному дядечке из тех, что всегда молчат и тщательно оберегают свои «копейки», не обращая внимания на спешку клиента.
Но она не замечала медлительности водителя. Как тогда, десять лет назад, на подходе к детской
Живой и здоровый Валерка открыл ей дверь и, увидев ее в длинной, не по росту, нубуковой куртке матери с темными влажными пятнами на плечах, в домашних шлепанцах и мокрых шерстяных носках, не на шутку перепугался.
– А где мама? – спросил тоненьким детским голоском. Все-таки он пока еще ребенок, для которого мир равнозначен маминому присутствию.
Ира подошла к нему поближе, притиснула его голову к своему мокрому плечу и погладила по волосам.
– Я не знаю, где мама, но она найдется. – И для верности подтвердила любимым аксеновским словом:
– Обязательно.
Валерка затих в ее объятиях, как малышом в малиновых с синими незабудками байковых ползунках затихал когда-то давным-давно на ее руках. Тогда она, толкаемая предчувствием собственного не выплеснутого пока материнства, была рада-радехонька сколько угодно подменять замотанную Ленку, лишь бы еще и еще раз подержать это тяжеленькое теплое тельце в своих руках. А малиновые ползунки с синими незабудками перешли потом к ее Катюшке. Вот и теперь, как когда-то давным-давно, Валерка – единственное средоточие ее так и не выплеснутого материнства, которому уже и не будет выхода.
– Одевайся теплее, – прошептала она ему в конопатое ухо. – Нам надо уезжать.
Он не спросил, куда они поедут, быстро собрался, догадался, принес ей свои ботинки, которые уже были ей велики, но зато сухие и теплые, носки и свитер и всю дорогу в машине молча жался к ее плечу. Она остановила водителя намного раньше, чем нужно, затащила Валерку в метро, а через три остановки вывела наружу, поймала другую машину, которая и доставила их к семнадцатиэтажной новой, еще пахнущей бетоном и краской панельке.
– Папа! Папа! Я первая! – раздался за дверью восторженный визг, едва Ира успела тронуть кнопку звонка. Щелкнул замок, распахнулась дверь, и навстречу им бросилась конопатая трехлетняя девчушка, а следом за ней в коридор пришаркала маленькая и хрупкая, закутанная в махровый халат молодая женщина, с явным трудом тащившая огромный, уже опустившийся живот.
– Тетя Ира, – притормозила на полпути, разочарованно сложила девочка яркие губки и немедленно предъявила претензию:
– А папа где?
– Где Вовка? – проигнорировав не по возрасту бойкую девицу, спросила у женщины Ира.
– Поехал объект смотреть… – ответила женщина. – Ой, Ирина, здравствуйте, что же вы за дверью, проходите.
Он скоро. Я ему сейчас позвоню.
Жена Вороненка всегда разговаривала с Ирой так почтительно, словно по возрасту она могла быть ей мамой или тетей. Да Ире и самой казалось, что «вороненкина девчонка» годится ей в дочки, хотя была она на каких-то лет семь младше их с Вовкой.
– Позвони, пусть едет домой и от вас не отходит, – приказала Ира, перевела взгляд на Валерку и сказала: