Другой Аркадий Райкин. Темная сторона биографии знаменитого сатирика
Шрифт:
Тем временем желание властей облагодетельствовать Райкина приводит к тому, что наконец-то завершается реконструкция кинотеатра «Таджикистан», который, как мы помним, еще в 1983 году был отдан под райкинский Театр миниатюр. Первое представление на новом месте было сыграно райкинцами 4 июня 1987 года – это был спектакль «Мир дому твоему», которому в том году исполнилось три года (за это время он был сыгран более 250 раз). Спектакль был записан на пленку и вскоре показан по ТВ. У каждого из нас теперь есть возможность раздобыть его на DVD и посмотреть на тогдашнего Райкина. Из этой записи видно, что от прежнего великого сатирика там уже мало что осталось. Нет, он по-прежнему поднимал острые проблемы своего времени, был таким же элегантным (белый костюм, в котором он открывал спектакль, это особенно подчеркивал). Однако былая энергия навсегда покинула артиста: по сцене он передвигался осторожно, как будто боясь упасть, лицо его было неподвижным, голос по большей части бесстрастным.
На записи видно, что зал театра забит
Что касается Райкина, то он прекрасно видел и понимал, куда движется его жанр. В отличие от многих своих коллег. Вот что по этому поводу вспоминает И. Шароев:
«Когда начались новые времена и слово «гласность» получило гражданские права, когда в газетах мы стали читать такое, что глаз, не привыкший к подобному, в ужасе шарахался от газетных страниц, на одном из заседаний деятели эстрады очень радовались, что теперь сатире открыты двери. Один Райкин сидел молчаливый, задумчивый, не вступая в общий восторженный хор.
Пошумев и порадовавшись, присутствовавшие обратились к нему с поздравлениями. Аркадий Исаакович неожиданно сказал слова, остудившие всеобщее веселье и радость:
– Теперь нам будет очень трудно. – И пояснил в ответ на недоуменные возгласы: – Раньше мы говорили то, о чем все молчали. Нам это дорого обходилось, но мы были впереди всех. А теперь каждый день люди читают в газетах, смотрят по телевизору вещи пострашнее, чем то, о чем мы им будем вечером говорить со сцены. И этот процесс будет развиваться дальше. К чему мы придем – сказать трудно. Но к старому возврата нет и не будет. Мы теряем свое оружие, и теперь придется искать все заново: темы, приемы, образы. Надо готовиться к этому.
В помещении, где мы заседали, вдруг стало тихо. Наверное, то, о чем сказал Аркадий Исаакович, в голову никому не приходило. Но все сразу поняли, что Райкин прав: своим мудрым взором он увидел то, над чем многие не задумывались. Будущее показало, что он очень точно все предсказал. Поэтому, наверное, в тот день он был невесел и замкнут: знал, куда мы придем. И это его никак не радовало. Райкин сказал не все, что думал. Но подтекст его выступления был ясен…»
Заметим, что к июню 1987 года, когда в новом театре состоялась премьера спектакля «Мир дому твоему», эта постановка безнадежно устарела. На тот момент в стране уже полгода бушевала гласность, которая вынесла на гребень общественного обсуждения много новых животрепещущих проблем. Казалось бы, что мешало Райкину к моменту открытия театра подготовить к выпуску новый спектакль – тот самый «Поезд жизни», работа над которым началась еще три года назад? Он был более современен, чем «Мир дому…», но света в итоге так и не увидел. Почему?
Судя по всему, Райкин просто понял бесперспективность его выпуска в свете того, что он сказал на том совещании, о котором вспоминает И. Шароев. Кардинальным образом изменилось само время, а с ним и страна, и в этих новых реалиях великий сатирик не видел места как для себя лично, так и для своего искусства. Он понял, что дни его сочтены и в новой действительности «делать погоду» будут другие люди. Более молодые, но также и более циничные, более наглые, чем он. Новое время было противоположно Райкину во всем, но главное – кардинально изменился зритель. Причем не в лучшую сторону. Мелкобуржуазная конвергенция, начатая еще Хрущевым в начале 60-х, сделала свое дело: место умного зрителя, ценившего остроумие, в большей массе занял зритель умом пожиже – ценитель острословия. И он Райкину был уже неинтересен. Более того – он его откровенно пугал, поскольку запросы такого зрителя лежали уже в области не сатиры, а скорее антисатиры. Какой там Н. В. Гоголь с его смехом сквозь слезы – это было чистое раблезианство (Ф. Рабле – французский писатель XVI века, автор книги «Гаргантюа и Пантагрюэль»). Вот как об этом пишет В. Рокотов:
«Рабле – антисатирик. Это писатель, глубоко презирающий ценности Ренессанса. Хорош сатирик, который превозносит плоть, высмеивает все духовное, пропагандирует скверну и упивается натурализмом – жратвой, половыми актами, испражнениями!
Рабле упорно привязывал смеховую культуру к низу, к попранию норм, к аморальности. Он же дал своему детищу путеводный образ, благодаря которому «анти» обрело бессмертие. Рабле изобразил Телемское аббатство – рай элитариев, которые, живя целиком за счет общества, отбрасывают всякие нормы и делают то, что им вздумается…
Мираж Телемского аббатства вновь возник в конце XX века, когда закончилась великая мировая схватка. Коммунисты и капиталисты победили нацистов, а затем начали бороться друг с другом. Итогом стало падение
Место, где «концу Истории» обрадовались больше других, был Советский Союз периода упадка и разрушения. Здесь антиэлита, стыдящаяся своей страны и проклинающая свое прошлое, вдруг обрела путеводный образ. Ее совершенно очаровал Рабле, которого восславил знаменитый советский литературовед Бахтин. Ее пленило Телемское аббатство.
Телема порождала фантазии. Она манила сексуальным раскрепощением, легкостью бытия и красками вечного карнавала. И главное – полной мировоззренческой ясностью, поскольку превозносила телесное. Антиэлита приступила к работе – сооружению рая для избранных, узаконенного борделя, сладость жизни в котором будет обеспечивать общество. Ей было ясно, что нормальное общество этого соорудить не позволит. Зато гнилое элитарному борделю не угрожает. У него нет ни ценностей, ни достоинства. Оно может только завидовать, заискивать и исполнять пожелания. И такое общество позволит выкачать из страны все.
Антиэлита создала клонов Рабле – его бесчисленные мелкие отражения. Клоны замечательно поработали. Во время перестройки они талантливо отстебали советские культы…»
Райкин не застал разгула этих клонов – он ушел из жизни буквально накануне их появления. Однако будучи гением, артист должен был понимать, куда движется дело. Если это так, то можно себе представить ужас сатирика от осознания того, что дело всей его жизни, все то, чем он долгие годы занимался, стоит на грани своего разрушения. «Добрый зритель в девятом ряду» исчезал, уступая место зрителю из «Телемского аббатства». Как и почему произошла подобная метаморфоза, Райкин, видимо, до конца не понимал. И, как говорится, слава богу – сама судьба пощадила артиста от этого открытия, чего не скажешь о нас, заставших расцвет «Телемского аббатства».
Как будто хватаясь за соломинку, Райкин на исходе своей жизни загорелся желанием съездить на гастроли в Америку. Он, видимо, надеялся, что там еще существовал «умный зритель в девятом ряду», который мог бы по-настоящему оценить его искусство – его соплеменники. Кто-то скажет, что ведь и в СССР было много евреев, даже больше, чем в Америке. Но дело в том, что это были другие евреи – «испорченные», из числа проклинателей советского строя и апологетов будущего «Телемского аббатства». А в Америке жили другие евреи – не испорченные. Не испортиться в Мекке всеобщего потребления им помогла сильнейшая ностальгия по советской жизни, которая внезапно охватила их на чужбине. Став американцами, они в то же время остались «совками» в лучшем смысле этого слова. Именно с ними и загорелся желанием встретиться Райкин на закате своей жизни. Тем более что ситуация позволяла это сделать – Горбачев запустил процесс активного «прогибания» перед Америкой (с декабря 1986 года, когда он встретился на Мальте с Д. Бушем-старшим).
Заметим, что сторонников исполнить желание Райкина на родине было не так много. Эти люди просто не понимали, зачем это нужно артисту – рисковать жизнью ради поездки за тридевять земель. Не понимали сатирика даже его дети, о чем можно прочитать в воспоминаниях его дочери Екатерины Райкиной. Вот ее слова:
«В 1987 году появилась реальная возможность увидеть Америку, выступить перед твоими зрителями, навсегда уехавшими из страны и увезшими с собой, в своих сердцах и душах своего Райкина.
Министерство культуры – «за», медицина – «против»: «Как! Перелет через океан! Семь городов! Перелет и поездки по стране, перемена климата! Он не выдержит!» Врачи всегда недооценивали твою эмоциональную силу. Не брали в расчет энергетику твоего зала. Услышав приговор врачей, ты заплакал. Я примчалась к тебе, стала успокаивать. Я говорила, конечно, очень обидно, что разрешение и возможность поехать в Америку пришли так поздно, когда плохо со здоровьем, когда все трудно: ходить, держать вилку и нож, одеваться, бриться… Ну что ж… Зато ты прожил такую интересную жизнь, ты полностью выразил свой неповторимый талант, ты нашел свой жанр, ты организовал свой театр, ты так любим людьми. Ведь это феноменально! Тебя обожают, тебе пишут, ты всегда желанен! У тебя прекрасная, умная жена, у тебя преданные дети, внук… Но ты не был в Америке, ну и что? И Индия прошла мимо, и Япония, и Франция. Зато… И я начинала по новому кругу перечислять все, чем одарила тебя жизнь. Ты внимательно, не перебивая, слушал и как будто соглашался. Когда я выдохлась в конце моего двухчасового монолога, ты сказал: «А что же мы будем делать в сентябре вместо нашей поездки? Теперь уже поздно, наверное, затевать разговор о путевках (дело было в июне)». Я заверила тебя, что позвоню в санаторий, в Латвию, в твое любимое «Рижское взморье», что еще не поздно, тебя с мамочкой там всегда ждут и т. д. и т. п. Казалось, дело улажено…»
Из этого отрывка видно, что дочь боится за жизнь своего отца и все ее желание уговорить его не лететь в Америку продиктовано только этим. Она не понимала лишь одного: ее отец давно простился с этой жизнью и близкая смерть его нисколько не страшила. Его пугало другое: что перед уходом он так и не сумеет вновь насладиться той аурой зрительного зала, которая долгие десятилетия была для него стимулом к жизни и к творчеству. Той аурой, которая уже почти иссякла в зрительных залах у него на родине (для него в первую очередь), но еще осталась в Америке, где жили тысячи его бывших соотечественников, этой ауры, возможно, не растерявшие. И вновь послушаем Е. Райкину: