Другой ветер - Пассеизмы
Шрифт:
1987
Бутерброды для Нади
– А вот такого видал!
– выпалил Андрей Горлоедов и, хрястнув ладонью в сгиб локтя, покачал в пространстве обрубком.
– Я на прокурорской даче яму чищу - очень ему хочется в дерьме преть!
– И он пошел дальше, совсем не злой и, судя по гордо вздернутой голове, очень собой довольный.
А теперь я расскажу, как случилось, что Андрей позволил себе этот эксцентричный жест, и какая тому была причина.
Начну с предыстории. Год назад он учудил номер - не выехал по путевому листу в Ленинград, а вместо того, вдохновленный "баклановкой", загнал свой фургон на старую, городскую стену, да так, что
До того немалый срок копилось в них добро, так как гордая шоферня сторонилась цистерны и ни в какую не желала поступиться предрассудком ради городской сангигиены. Горлоедов же перед первым выездом самохвально заявил:
– Спросите любого тертого, и он вам скажет: щепетильность нынче - себе дороже!
– А после добавил: - Я в месяц столько накалымлю, за сколько вам год горбатиться!
– И без смущения уселся в кабину дерьмовоза.
Надо сказать, что вначале ему не поверили. Ну да, платили ассенизатору не кисло - есть на хлеб, есть и на масло, - но не такие деньги, чтоб ради них марать достоинство в фекалиях. А чем покроешь недобор, если на закорках не кузов, а душистая канистра, куда левак не погрузишь? Без приработка у шофера не жизнь, а слезы, - известно каждому.
Однако Горлоедов беспечно жал акселератор своего "ГАЗа" и, судя по личному его понту и обновкам гурии, в которых она являлась на люди, имел в кармане не только на хлеб с маслом, но и на гусиный паштет. Этот гусиный паштет и вызывал общее любопытство.
По-приятельски я сам не раз гонял с ним по округе, но дело смекнул не сразу. С виду все было обычно: Андрей заезжал по адресам, указанным в ходке, болтал с хозяевами, набирал полную цистерну, а после, повозясь с кишкой у слива, врубал из баловства на выдох шесть атмосфер и замирал над судорожно клокочущим червем.
И так несколько раз на дню.
Но однажды, еще до того как в "брехунке" - так в просторечии зовется наш "Мельновский труженик" - появился фельетон про некоего ассенизатора, послуживший причиной раздора между Андреем и Надей, мне удалось подсмотреть его немудреное плутовство. В одну из наших поездок, когда Горлоедов чистил отхожие места по заявкам дачных хозяев, мы подкатили к участку заведующей заречинским универсамом толстомясой Хлопиной. Прежде чем заглушить мотор, Андрей дал ему рёвно потрубить, газуя на нейтрале. Он делал так и прежде, но смысла этого действа не объяснял. Потом он шагнул с подножки на утоптанную обочину и остановился в задумчивости у колеса.
Когда всплыла над забором украшенная пергидрольной копной голова хозяйки, он и глазом не повел в ее сторону.
– Дождались голубца!
– сипло обрадовалась Хлопина.
Никогда раньше в лице Андрея я не видел такой беспредельной скуки.
– Труба дело, - сообщил он в пространство.
– Баллон спускает.
– Ладно, милый, заезжай во двор.
Горлоедов
– Чего это, мать, я в твоем дворе не видал? У тебя там, поди, не Елисейские поля, а навозные грядки.
На тугом, как антоновка, лице хозяйки зарумянилась тревога.
– Шутки тебе, - просипела она с зыбкой строгостью в гортани, - а у меня из очка плещет!
– Беда.
– Андрей безнадежно скучал.
– Тебя начальство на ту неделю расписало.
Чтобы лучше слышать, я тоже вылез на дорогу - в сегодняшней ходке у Горлоедова была вписана Хлопина.
– Как так? Заявку давно давала, - пыталась наступать хозяйка.
– Э-э-а...
– зевнул Горлоедов.
– Быстро только колбаса в твоем универсаме кончается.
– И не спеша добавил: - У меня теперь пионеры в очереди. Дети - святое.
Полминуты длилось молчание, потом из гортани Хлопиной потекло масло:
– Может, уважишь, раз тут случился...
– Показалось.
– Андрей шлепнул ногой по скату.
– Держит, собака!
– По всему было видно, что память о Хлопиной стремительно в нем слабеет.
– Почистил бы, а?
– напомнила о себе хозяйка.
Горлоедов удивился:
– Цистерна не резиновая. Твое возьмут - на пионерское места не хватит. Тебе - гигиена, а мне - от начальства по репе.
На яблочном лице Хлопиной, как пролежина, отдавилась мысль. Хозяйка поманила Горлоедова к забору и что-то шепнула ему в ухо. Андрей отступил на шаг и оглядел ее с укором.
– Ты так в бане не скажи - шайками закидают!
– пообещал он.
– Гальюн выгребать это тебе не коленки воробьям выкручивать!
– Так сколько же, саранча?!
– Мне дармовые авоськи таскать неоткуда.
– Андрей потянулся к дверце кабины.
– Мне - по труду.
И он, ни к кому словно бы и не обращаясь, поделился с пространством, что, мол, чувствует себя неважнецки и на той неделе, видать, забюллетенит, а это совсем не ко времени, потому что заявок скопилось - уйма, и работы ему: пахать - не перепахать.
Хлопина заспешила:
– Ладно, будет по труду!
– и, семеня короткими ножками, напоминающими ножки рояля, кинулась отворять ворота.
Позже, когда мы с Андреем уже катили по проселку, я спросил:
– И что же, такой оброк с каждой ямы?
– Как случится, - весело откликнулся Горлоедов.
– От каждого по доходам.
– А казенное?
– Казенное - за голую зарплату.
Так открылась мне природа гусиного паштета, который Андрей жирно мазал на бутерброд для Нади.
А недели через полторы все читали "брехунок" с фельетоном под названием "Робин Гуд из спецтранса". В фельетоне был выведен безымянный ассенизатор, борющийся с достатком зажиточных граждан при помощи изобретенной им строгой системы мздоимства. Там подробно излагалась шельмоватая схема, по которой Горлоедов выдавал обязанность за одолжение, и то, как благодарные заказчики ценят сговорчивость выгребного санитара. Мало того, затоваренная по персональной расценке цистерна часто не доезжала до слива, а, пробитая рублем, протекала на грядки соседних огородников - таким образом, одно и то же дерьмо проплачивали дважды. Там говорилось еще, что есть деревни, где всем миром собирают ему складчину-братчину. Но это был явный перебор. Заканчивалась писанина безответным вопросом: "Кто же он, наш герой? Ловкий рвач или Робин Гуд, еще не облагороженный легендой?"