Другой ветер
Шрифт:
– Дело в следующем...
– С летучей подробностью оглядев комнату, сыщик, однако, существа дела не объявил, а вместо этого засорил голову Исполатева вопросами, где и как проводил тот время вчера и третьего дня, в чем, по его мнению, причина жалобы либреттиста Крестовоздвиженберга на соседей сверху и не случалось ли Петру в последнее время быть свидетелем каких-либо подозрительных действий или шумов.
Исполатев слушал порожистый ручеек южнорусской речи и, потворствуя желаниям господина, рассеянно делился впечатлениями от полета над ночным морем на слюдяных стрекозиных крыльях, наблюдениями
Гость смотрел на хозяина и видел ящик лимонов.
Тут в номер вошли Сяков, Жвачин и Шайтанов и перебили речь Исполатева известием, полученным от поварих литфондовской столовой: ябеда и либреттист Крестовоздвиженберг пропал без вести - второй день не появляется к завтраку-обеду-ужину, не забрал у соседа ссуженную накануне пиш. машинку, не пришел, вопреки договору с директором Дома, в блатную сауну с шашлыками и развратом, не ночевал в своем номере и, вообще, со вчерашнего утра его никто не видел - вот радость-то!
Исполатев представил следователя ялтинского ГУВД. Сыщик расстроился утечкой следственных тайн и, отбросив обиняки, решительно предложил хозяевам шестьсот седьмого номера дать подписку о невыезде.
– Есть показания, что вы грозились расправиться с Крестовоздвиженбергом, - пояснил он.
– Какая подписка!
– сказал Шайтанов.
– Через пять дней закончится совещание и нас отсюда выселят.
– С администрацией Дома и столовой мы договоримся, - веско заявил сыщик.
– Будете жить здесь, сколько потребуется следствию.
– А почему только шестьсот седьмой?
– возмутился сообразительный Сяков.
– Я тоже при свидетелях грозил Крестовоздвиженбергу расправой.
– А я хоть и соскучился по двум своим бабам, - сказал Жвачин, - требую взять подписку и с меня.
Следователь ничего не имел против, тем более - обнаружилось несоответствие между записью в журнале дежурной дамы и паспортом Жвачина. Объяснения, что Евгений Скорнякин - псевдоним, подозрений не рассеяли.
А. Ж. И вновь прошу: прости меня за сцену у фонтана. Я был не прав и осознал вину. Друзья мне объяснили то, что сразу сам не понял.
П. И. Прощаю всех... Что ревность?
– зависти регистр, один из самых буйных - тех, что стены кирпичные, скрепленные раствором на яйце, своим звучаньем рушат... Будь спокоен, нет зависти во мне.
А. Ш. И правильно! Представь, бочонок денег у автоматов выиграл Сяков, а мне завидовать и мысли не пришло. Я рад за друга и его удачу... Тьфу!.. Это случай совсем не ваш... Забудем, словом, обиды - теперь подумать следует, как лучше капитал потратить.
А. Ж. Исчез, не дописав "Муму", сосед - и ладно. Подписка о невыезде чудесно... Но обвинение нелепое над нами висит напрасно. Предлагаю запой протеста объявить. Что голодовки и самосожженья?
– оскомина одна и никакого толка. Мы купим водки, приступом возьмем столовую, устроим баррикаду из мебели и будем пить, пока свободными нас не признают от всяких подозрений!
БМП. Следует продумать для телевиденья и прессы заявленье,
А. Ш. До сих пор против чего протестовали мы однако?
А. Ж. Мы до сих пор готовились вот к этому - главнейшему - запою.
П. И. Запой протеста? Хм-м... А впрочем, все равно.
Столовую решили брать перед завтраком, чтобы иметь на плите запас закуски. За водкой отправились тут же, пока торгуют.
9. Не спрашивай: зачем?..
Не дай Бог увидеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный.
А. П.
Минут за двадцать до завтрака столовая пала без единой разбитой тарелки. Налитых, как антоновка, поварих под руки выставили наружу, в пахнущий арбузом туман. Парадные двери прижали буфетной стойкой-холодильником, рядом разложили огнетушители, двери кухонного черного хода, обитые листовым дюралем, заперли на засов. Объяснение акции, зашифрованное в манифесте "Опьянение как демонстрация независимости простейшего порядка", и наспех намалеванные плакаты "Требуем российского консула" и "В чем corpus delicti?" вывесили в окнах.
До появления директора Дома запой протеста успели объявить открытым и закусили это дело дрожащим омлетом. Грузный директор в натянутой до треска рубашке, окруженный возбужденными поварихами, попробовал было проникнуть в дверь, но засевшие внутри мерзавцы пожелали говорить через окно.
– Немедленно очистить пищеблок!
– Пока не снимут подозрение, - ответил Сяков, - мы будем пить здесь водку и закусывать...
– Договорить ему не дали.
– Демарш?! Восстание рабов?!
– всколыхнулся директор.
– Я выселяю вас за хулиганский срыв работы столовой!
– Нас нельзя выселить, - вступил в переговоры Исполатев, - мы дали подписку о невыезде.
По-видимому, директор был в курсе, но тем не менее, не постеснявшись поварих, сказал Исполатеву дерзость, за что Шайтанов метко швырнул в него с ложки омлетом. Грубияну пришлось отступить. Вскоре к столовой потрусили литераторы. Ушли ни с чем. Около полудня технический персонал Дома творчества - слесарь, водопроводчик и плотник, - во главе с тугим директором, пошел на приступ бунтующей цитадели. Натиск отбили при помощи огнетушителя и совершили ответную вылазку, гася ржавой струей пыл матерящегося персонала. "Баллоны же подотчетны ж!
– рыдал директор.
– Мне ж теперь же еще и пожар выдумывать!" Победу отметили залпом из четырех граненых орудий.
Вскоре под окнами столовой с трепещущим носовым платком в руке показался шестидесятник Б. Парламентера впустили через кухонную, уравнивающую в притязаниях дверь.
– Господа выпивающие, уполномочен передать вам две просьбы.
– Б. оглядел стол переговоров, уставленный коронованной златыми венцами "Столичной".
– Первую, о прекращении запоя, сразу опускаю как малодушную. Несите с честью свой жидкий крест... А вторую прошу рассмотреть: голодный контингент хочет получить сухой паек. В кладовой есть хлеб, печенье, скумбрия в масле и прочая безделица - если вы согласны выдать продукты, то ключ у меня в кармане.