Друиды
Шрифт:
Он был совершенно прав, только понял я это намного позже. А тогда... Тогда я послушал себя и понял, что арвернец действительно стал мне душевным другом. Я узнавал дух человека, смотревшего на меня глазами Рикса. Я начал серьезнее относиться к своим обязанностям, частенько советуя ему то или иное. К моему удивлению, он принимал мои советы, или, по крайней мере, выслушивал. У Рикса была привычка, которая часто возникает у людей, живущих вне дома. Он всегда объявлял, что и как собирается делать, причем часто с ненужными деталями. Например, он говорил: «Я иду
— Не стоит каждый раз заявлять о своих намерениях. Чем меньше другие будут знать о тебе, тем лучше.
— А-а, — отмахнулся он, — это друиды привыкли из всего делать секрет.
— Знаешь, — сказал я, — для воина скрытность — тоже неплохая стратегия.
Рикс задумался, а потом, прищурившись, посмотрел на меня.
— Ты и в самом деле умный, Айнвар, — признал он.
— Я просто думаю, голову использую, — смущенно ответил я.
— Если у тебя там заведется еще что-нибудь полезное для меня, ты уж мне скажи, — то ли в шутку, то ли всерьез ответил Рикс. — Буду собирать твои изречения. Глядишь, пригодится.
— Царю воинов никак нельзя без советника, — подначил я его. В ответ он по-дружески стукнул меня в грудь. Я ответил. Мы немного потолкались, но смех заставил нас сесть на траву и успокоиться.
Когда Гобаннитио пришел за Риксом, обоим нам стало неловко. Сначала мы чуть не стали врагами, потом стали друзьями. Были бы мы бардами, мы нашли бы слова, чтобы поведать друг другу наши чувства. Но мы не были бардами. Я просто помог Риксу собрать вещи в дорогу. Уже взвалив на плечо свою свернутую постель, Рикс сказал:
— Знаешь, Айнвар, я бы на твоем месте был поосторожнее с этим парнем, у которого кривое плечо. Он сплоховал на испытаниях, а ты это видел. Он тебе не простит. Люди не любят тех, кто видел их слабость.
— Да нет, Рикс. Он же когда-то был мне другом.
Рикс пожал плечами.
— Ты просто помни мои слова. Ты, конечно, и сам умный, но в мужчинах я разбираюсь лучше.
— Хорошо. Я запомню, — кивнул я.
В дверях он повернулся ко мне. Принадлежи мы к одному племени, обязательно обнялись бы крепко на дорогу, но он был из арвернов, а я — карнут. Такая разница в некоторых случаях непреодолима.
Рикс улыбнулся.
— А все-таки мы перепрыгнули яму, — неожиданно сказал он. И вот тогда мы все же обнялись, да так, что кости затрещали.
Он попрощался со мной по обычаю племени:
— Привет тебе, свободный человек!
— И тебе привет, свободный человек! — ответил я.
Рикс ушел. Я не пошел с ним к воротам. Не хотелось стоять рядом с другими и махать вслед. Я знал, что Верцингеторикс никогда не оглядывается. Я остался один. Я был мужчиной. Я был почти друидом.
Глава пятая
Мое обучение продолжалось. Все чаще занятия проходили на лесных полянах.
— Когда люди были еще только замыслами Творца, деревья уже росли здесь, — наставлял он меня. — Леса помнят больше, чем мы, в своих корнях и ветвях они хранят древнюю мудрость. По природе своей они щедры. Все, что от тебя требуется — открыться этой щедрости и принять то, чему они захотят тебя научить.
И я учился слушать деревья. Кроме меня среди моих ровесников не нашлось никого, кто годился бы в ученики друидам. Менуа с сожалением говорил о давних годах, когда одаренных ребят хватало, и лес звенел голосами, распевающими ритуальные песни. Он не мог объяснить, почему теперь их стало так мало, и переживал из-за этого.
— Ну, уж как есть, так есть, — вздыхал он. — Раз нет других, будем учить тебя.
Мы сидели на маленькой поляне, он — на упавшем дереве, а я на земле, возле его ног. Темой сегодняшних занятий был греческий язык, и мы обсуждали понятие натурфилософии; именно так греки называли искусство друидов. Менуа неизменно восхищался греками; он знал их писания и обычаи. Да что там говорить! Менуа знал почти все.
— Греки понимают нас лучше римлян, — говорил он. — Римляне зовут нас жрецами, но они ошибаются. Во времена моей молодости эллины торговали с карнутами, и тогда они звали нас философами. Когда я выучил их язык, то понял: они были правы. Давным-давно греки свободно путешествовали по всей Галлии. Это было еще до того, как римляне их покорили. Эллины были интересными людьми, они тонко понимали окружающий мир. Однажды я говорил с греком, он называл себя географом. И, представь, он легко понял и принял суть нашего учения, словно и сам был кельтом.
— Я, честно говоря, не очень понимаю эту суть, — признался я. — Ты часто говоришь о том, что есть разные представления, но одни соответствуют истине, а другие — нет. Но что ты при этом имеешь в виду? С чем можно сравнить представления?
Менуа указал на крону ближайшего дерева.
— Вот, смотри. Я покажу тебе на примере. Видишь, как переплетаются свет и тени в кроне? От звезды до дерева, от муравья до человека каждая сущность есть фрагмент творения, каждая — часть единого замысла Творца; все они встроены в модель бытия, непрерывного полотна, протянутого от потустороннего мира до нашего. В этой модели все пребывает в постоянном движении, соединяя нас в жизни и в смерти с Источником Всего Сущего.
— Но как вы решаете, что соответствует модели, а что — нет? — Я таращился на дерево, но видел только листья и ветки.
Менуа медленно кивнул.
— Вот! Ты, наконец, задал один из главнейших вопросов. Когда ты узнаешь ответ, когда поймешь его, ты станешь друидом. Но ничто кроме опыта не научит тебя видеть и ощущать структуру мира в тебе самом, в твоих собственных костях и в твоей крови.
М-да... Я-то надеялся на более конкретный ответ. Наверное, мое лицо слишком ясно выразило разочарование, потому что друид улыбнулся.