Дружина специального назначения
Шрифт:
Князь Берендей, как ему было и положено, сидел на своем троне во главе огромного стола, за которым шумно пировала его дружина. И хотя сегодня утром произошло знаменательное событие (князь принял в дружину нового богатыря, Илью Муромца), Берендей был невесел. Так уж распорядилась природа, что мудрый, дальновидный, почти идеальный со всех сторон правитель славного княжества имел две взаимоисключающие друг друга слабости.
В отсутствие войны или, скажем так, действительно серьезной угрозы государству он или пил, или гулял. Причем делал это с присущим всем князьям размахом и последствиями.
Гулять так гулять, любить так любить!
Или князь закатывал грандиозную попойку во дворце (естественно, с шутками, забавами и прочими молодецкими развлечениями), или резко завязывал с горячительным и тут же бросал свой окрыленный взор на прекрасную половину человечества. И тогда князюшка отрывался так же лихо, как и совсем недавно в лапах зеленого змия. Причем вывести его из этого состояния мог только один человек — его незабвенная и неповторимая жена, Агриппина (Грушенька, как ее ласково называл Берендей).
Груша была из тех женщин, которые «слона на ходу остановят и хобот ему оторвут». В общем, бесхитростна и на руку тяжела. Именно она всеми мыслимыми и немыслимыми способами оттягивала тот момент, когда князь скатывался к одной из крайностей, и именно она же с помощью драконовских мер выводила из этого состояния своего супруга. Кстати сказать, единственное, кого Берендей боялся в своей жизни, была его ненаглядная Грушенька.
Причем супругу свою князь любил всей душой, но только он завязывал с горилкой, как его взгляд сам собой то и дело натыкался на стройные девичьи фигуры боярских дочек, поварих, кухарок и прочая и прочая.
Но он брал свою волю в кулак и с бешеным усердием начинал заниматься государственными делами. Бывало, сутками не выходил из горницы, все строчил указы да разбирал доносы, но всегда наступал такой день, когда приставленная к нему Агриппиной доверенная охрана давала маху и истосковавшийся мужской взгляд натыкался на какую-нибудь прелестницу.
Все, тут Берендей поделать ничего не мог и пускался во все тяжкие. Из них, конечно, его возвращала на свет божий его ненаглядная жена, и с очередным фингалом под глазом, запудренным голландской пудрой, князь вновь страстно принимался за государственные дела вплоть до очередного срыва.
Именно в таком состоянии сейчас и находился Берендей. Подбитый Грунечкой глаз уже начинал видеть, а время спрыснуть свое нелегкое житье стопкой водки еще не пришло. Да к тому же жена находилась рядом и зорко следила за ним. Вот и смотрел с грустью на пирующее воинство целым княжеским оком Берендей и прикидывал в уме, сможет ли он ускользнуть от своей супружницы на пару чарок.
Слева от венценосной пары за княжеским столом восседали бояре, а по правую руку наиболее верные и заслуженные богатыри. Рядом с Берендеем сидел воевода Севастьян, а следом лихой молодец, богатырь Мартын Лихосватский. И если воевода вел себя абсолютно спокойно, то Мартын, как ни старался, не мог скрыть своего презрения к непосредственному начальнику и вынужденному соседу.
Тут дело было в том, что старый вояка, беззаветно преданный Киеву и князю, занял этот пост совсем недавно. Где-то с полгода назад в результате нелепой случайности на охоте погиб отец Лихосватского, воевода Арсений. Сынок, не признававший
Но оказалось, что у Берендея были свои взгляды на эту ситуацию. Молодой Лихосватский, конечно, был первым и на пиру и в бою, но жезл воеводы получил не он, а мудрый Севастьян. Что ни говори, но сила в жизни решает не все. Мартын почувствовал себя обиженным и даже не пытался скрыть этого. Севастьян же, абсолютно далекий от всевозможных интриг, относился к сотнику абсолютно нейтрально, тем более что приказания Лихосватский выполнял четко, а его сотня была лучшей в дружине.
Далее располагались сотники Алеша Попович, Добрыня Никитич и принятый только утром в дружину Илья Муромец.
Муромец настолько поразил Берендея силой и ловкостью, что князь даже пригласил нового богатыря к себе за стол. Илья, польщенный такой честью, аж светился от счастья. Он мгновенно сошелся с Поповичем и Добрыней и теперь развлекал новых друзей байками про свою деревенскую жизнь. Его рассказы одновременно вызывали искренний смех новых друзей и презрительную гримассу Лихосватского. Последний вообще считал, что присутствие за столом этого «лаптя» унизительно для него лично, но был вынужден смириться. Слово князя — закон!
Справедливости ради надо заметить, что вся остальная дружина была далека от этих сложностей, и с завидным усердием перемалывала гору еды, обильно смачивая ее при этом вином. Тост следовал за тостом. Пили за Русь, за Киев и конечно же за Берендея. Именно после одного такого тоста в зал ворвался дьячок Микишка.
— Что же это делится-то, народ православный?! Куда катится Россия-матушка?!
Хмельной народ встретил Микишку радостным гоготом. Вздорный нрав дьячка был знаком всем. Однако скандалист, ничуть не замечая усмешек, тут же припустился бегом через весь зал к Берендею. Князь от перспективы общаться с оглашенным толмачом в восторг не пришел и недовольно поморщился. По части ведения дел Микишка был просто незаменим, и его склочный характер приходилось терпеть даже князю.
— Да ежели всякие расстриги будут на дороге государственных людей стоять, так энто же самому государству угроза станет! — выпалил запыхавшийся толмач.
— Что случилось-то? — без всякого интереса в голосе спросил Берендей.
— Так я говорю! Весь в делах, весь в заботах, бегу во дворец, дабы представить пред ваши светлые очи бумаги...
— Так пир же сейчас! — не выдержал князь. — Какие бумаги?
Однако на такие причины, судя по всему, дьячку было плевать.
— А на воротах стоит... — тут Микишка немного замялся, — громадный такой, стриженый, со скобленой мордой, в одеже бесовской и с огромным крестом на груди.
Услышав такое описание, Муромец вздрогнул и что-то быстро пояснил новым друзьям.
— Так если с крестом, небось не бес, — резонно заметил Берендей, но загнать в угол Микишку было непросто.
— Бес, вот истинно говорю — бес!
Такой разговор мог продолжаться еще долго, но тут словно от удара раскрылись дубовые ворота в трапезную.
Не торопясь, вразвалочку в зал вошел очень странный человек. По большому счету, если отбросить эмоции, дьячок описал его довольно точно. С одной стороны, огромный золотой крест на его груди говорил о духовном сане (пусть даже бывшем), но, с другой стороны, отсутствие бороды (да что там бороды, волос на голове!) делало это предположение, мягко говоря, сомнительным.