Друзья и враги Анатолия Русакова(изд.1965)
Шрифт:
— Ты что так вырядился?
— Проигрался… — прошептал Боб и заплакал навзрыд, обняв Анатолия и уткнувшись лицом ему в грудь.
Носилки с Анатолием задвинули в санитарную машину. Туда же сел Юра. Анатолий попросил разрешения завезти Боба домой. Он, Анатолий, ручается за него. Ведь преступники пойманы. Но Корсаков отказал.
Анатолий лежал в палате головой к окну. Солнечные зайчики прыгали над дверью по стене. Он проснулся, ощутил огромную слабость, вспомнил все, что произошло ночью.
На столике возле кровати лежали записки, коробка шоколадных конфет, яблоки.
Первая записка от матери.
«Дорогой сынок! Выполняй предписания, соблюдай режим, фрукты и сладкое занесу после работы. Думаю, разрешат свидание. Но, ради бога или ради меня, напиши правду о ране, все, все, все. Где она, в каком состоянии, как лечат. Очень, очень волнуюсь. Целую».
Вторая записка была совсем короткой.
«Пишу с единственной целью напомнить об „ЮК-5 УК-РАФ“, то есть о кубышкинском способе дружеского разговора. Жду вызова. Ю.»
Листок из служебного блокнота, но штамп учреждения оторван. Кто пишет?
«Анатолий, привет! Во-первых, авансом передаю благодарность нашего начальства за помощь в ликвидации шайки Чумы. Официально это будет сделано, когда заживет твоя царапина и ты выйдешь из клиники. О матери не беспокойся, все в порядке. Скоро зайдем к тебе, чтобы кое-что оформить по делу Чумы. Жму руку. К.»
А вот не записка, а письмо на плотной бумаге.
«Дорогой Анатолий! Я был потрясен, узнав от твоей мамы о том, что случилось. Потрясен и в то же время обрадован счастливым исходом. Когда тебе разрешат принимать гостей — дай знать. Тотчас приеду. Чтобы не скучал, могу достать тебе любые научно-фантастические книги. Что тебе прислать? Дмитрий Кленов».
Четыре записки… Но дороже всех была бы пятая. А пятой не было. Почему не написала Лика? Анатолию сразу стало так обидно, что он с силой закусил губу. Его окликнул сосед, молодой каменщик, привезенный сюда с большой московской стройки — плечо и левая рука у него были в гипсе.
— Как рана? Ноет?
Анатолий не слышал его. Почему не написала Лика?
Няня принесла обед — он не дотронулся до него.
— Няня, — сказал Анатолий, — мне нужна одна вещь. Она у меня в пиджаке.
— Какая вещь? — Няня с любопытством и уважением смотрела на Анатолия. Она уже знала о том, что с ним произошло.
— Да фонарик такой.
— Зачем вам фонарик? У нас светло. А ночью, если проснетесь, кликните сиделку — она быстро зажжет.
— Это особый фонарик.
Няня ушла.
— Угощайся. — Анатолий протянул коробку соседу.
— Угощаться-то я могу, а это, должно быть, тебе, — сказал тот и достал из коробки квадратик бумаги.
Всего три слова от Лики. Но какие это слова! У Анатолия захватило дыхание.
— Этот, что ли, фонарик? — Няня подала радиофон.
— Угощайтесь. — Анатолий протянул ей коробку. Она осторожно взяла одну шоколадку. — Еще!
Анатолий стал вызывать Юру Кубышкина.
— Юра? у меня к тебе просьба, такая просьба, — тихо сказал он, когда Юра отозвался. — Понимаешь…
— Ничего не понимаю. Пр-рием!
— Одним словом… — Анатолий положил радиофон на подушку, чтобы говорить возможно тише, повернулся на бок, застонал от боли.
— Что с тобой? — закричал Юра. — Прием!
— Ничего, ничего… Я хочу слышать ее голос. Ну, пойми!
— А-а! — В голосе Юры послышалось разочарование. — Любовь сильнее дружбы. Понятно. Принято!
Через час послышался негромкий звук зуммера. Анатолий торопливо нажал кнопку и оглянулся — ведь в палате, кроме него, было еще пятеро. Но вдруг не оказалось у него тех слов, в которые он хотел вложить всю свою нежность, и он только неловко спросил:
— Лика, как жизнь?
А Лика, с другого конца города, тоже как-то деревянно сказала:
— Спасибо! Как ты?
— Ничего! Прыгаю… То есть лежу. Записку, шоколад получил. Спасибо, вкусные. — Он чувствовал, что слова его нелепы, но не мог найти других.
— И это все, что ты хочешь сказать мне? — спросила Лика. — Ведь я… я с ума сходила, когда тебя увезли. Толька, говори другое. Пр-рием.
Это звучало требовательно.
— Я не один.
— Эх ты, трусишка! Я ведь тоже сейчас не одна. Я и маме сказала, что люблю тебя. А ты? Прием!
И Анатолий закричал на всю палату:
— Лика! Я люблю тебя, Лика! И ты это знаешь. Я всегда думаю о тебе. Всегда!
Теплая волна подхватила Анатолия. Он кричал:
— Лика, они делают вид, что не слышат. А мне не стыдно! Я люблю тебя, Лика!
Соседи повернулись к Анатолию.
— Посмотреть бы на эту Лику! — восхищенно сказал каменщик.
— Увидишь.
— А мне бы другое посмотреть, — сказал старик священник, которого ударил по голове кусок обвалившейся штукатурки. — Штучку эту позвольте. Прямо с больничного одра беседовать можно? Умудрил же господь!
— Не господь, а электроника.
Радиофон переходил из рук в руки. Соседи шумно говорили о нем, задавали вопросы Анатолию, но он не слышал их.
Лежат артезианские воды глубоко под землей, а освободите их, и бурный, неистощимый поток вырвется на поверхность. Молодости свойственны глубокие порывы. Она ненавидит ложь и фальшь. Она способна на подвиг во имя высоких, больших чувств. Но молодости свойственна и стыдливость. Анатолию иногда казалось, будто в нем уживаются два различных человека. Первый — чуткий, смелый, искренний, застенчивый, чуть излишне гордый. Второй — слабохарактерный, грубоватый, мнительный. Порой его мучили эти противоречия. И вот сейчас, когда он говорил в порыве большой искренности, видимо, то хорошее, что хранил он от людских глаз и стыдился проявлять, считая это признаком слабости, прорвалось в половодье чувств.