Друзья и враги Анатолия Русакова
Шрифт:
— Как вы узнали?—удивленно воскликнула девушка. Она встала и протянула руку, назвав себя:—Ася Ларионова.
Это была миловидная, пухленькая блондинка с пышными волосами, прихваченными на затылке лентой.
— Знакомьтесь — Роман Панин, а это, — Ася показала на брюнета в очках, — Изя Шербрук. А вот этот товарищ, — она строго посмотрела на молчаливого коренастого блондина, развалившегося на стуле, — Гелий Сенковский.
— Хотя Гелий и двоюродный брат водородной бомбы, — сказал долговязый Панин, — но крайне инертный индивид, он не находит интереса в нашем деле и готов дезертировать.
— Да,
— Так как же мы решим с Витякой? — напомнила девушка бригадмильцам.
— Я уже сказал, — раздраженно отозвался Панин. — Для парня единственное спасение — колония.
— Но ты же знаешь, Роман, что мать возражает.
— Дадим возможность нашему новому коллеге блеснуть талантом. Послушаем, что он посоветует.
— Но я не знаю, кто такой Витяка. И сдается мне, что вы чересчур легко посылаете в колонию. Лучше без нее…
— А почему вы так авторитетно заявляете?
— Потому, что побывал в колонии. Так что же происходит с Витякой?
— Представьте себе, — начала Ася звонким голосом, — комнаты в подвальном этаже, в бывшем бомбоубежище многоэтажного дома. В одной из таких комнат живет мать и тринадцатилетний сын Виктор. Отец погиб на фронте. В комнате вместо стола — старый ящик. Нет стульев. Спят на тюфяках, на полу. Мать, сравнительно молодая женщина, не хочет работать. Мы подыскали ей место истопника — отказалась, место лифтерши — отказалась, в курьеры не хочет. Не идет ни на фабрику, ни на завод, хотя в нашем же районе полно объявлений о наборе рабочих.
— Почему?
— Дело в том, что она была шофером первого класса, очень гордилась этим, проштрафилась и теперь лишена водительских прав. Это обиженный, обозленный, истеричный человек. А раньше она была совсем другой. Когда началась война, она в колхозе первой из женщин села на трактор. В газетах печатались ее фотографии. Потом — эвакуация со всем колхозом. Села за руль грузовика, работала так, что оставила позади мужчин, стала известной ударницей, бригадиром автоколонны на важной военной стройке. Наградили ее орденом. О своем методе работы она рассказывала по радио, писали о ней газеты. И вот, после войны — авария! Суд. Отобрали права. Она обозлилась, приняла это, как тяжелую обиду. Так-то, мол, отплатили за все? Теперь к ней не подступиться. Перебивается случайной работой, стирает белье, убирает квартиры и… пьет. Говорить с ней невозможно — всех посылает к черту. Витяка без всякого надзора. Когда я вошла к ним, Витяка писал, лежа на полу. Жуть! Трудная женщина!
— Трудная! — согласился Анатолий, а сам подумал: «Ну чем ты там можешь помочь, милая девочка?»
Ася будто поняла, о чем он думает, и нахмурилась.
— Я просто ахнула. Побежала к председательнице домовой комиссии содействия — жене инженера. Достали две кровати, стол, четыре стула, а Полина Полянчук отказалась это принять. «Я, говорит, не нищая, чтобы брать милостыню. Сама заработаю, тогда куплю, а насильно в комнату поставите — поломаю, выброшу. А что пью — так до этого никому
— И вы верите ей?
— Не знаю. У нее абсолютно нет никакого представления о том, как надо воспитывать сына. Она не знает, где с сыном надо лаской, а где таской. Витяка убегает от побоев на чердак или в котельную. А когда является домой с повинной, мать бьет его так, что соседи вырывают его из ее рук. Мальчишка безнадзорный. Теперь он бросил школу. Хулиганит. Имел семь приводов в милицию. Стал воровать по мелочам. Вчера я разыскала Витяку на чердаке. Позвала домой. Не пошел и ругался последними словами. Тогда я привела Изю, и мы вдвоем тащили его, вернее, тащил один Изя, а я помогала.
— Этого милого мальчика, — обратился Изя к Анатолию, — директор школы характеризует так: невыдержанный, шкодливый, раздражительный, неусидчивый.
— Привели домой, — продолжала Ася, —соседи подняли крик: «Вон его!» Мы хотели послать Витяку на лето в пионерский лагерь, а мать не пускает. «Я, говорит* его так люблю, что нет мне без него жизни».
— Парень погибает на глазах, — подхватил Изя, — парень погибает от этой… я не подберу слов, материнской любви. Мы уговаривали Полину дать согласие на то, чтобы послать Витяку в колонию. Там бы он окончил школу и получил бы специальность. А она в крик: «Только через мой труп!» Театральный эффект!
— Да, эффект, но нам от этого не легче…— Ася развела руками.
— А ведь есть такие мамы, которые не только просят, — сказал Изя, — но даже умоляют, требуют послать своих сынков и дочек в колонию. А эта — ни за что!
— Некоторые просто хотят отделаться от «трудных» детей, — заметил Панин. — Это иногда бывает в неблагополучных семьях. После развода появляются новые «папочка» или «мамочка». Являются они сюда и просят послать пасынка или падчерицу в колонию, как «неисправимых». А проверишь — ребята хорошие.
— На Витяку уже нацелились воры, — предупредил Изя.
— Откуда вы это знаете? — взволнованно спросил Анатолий.
— Есть сведения. Полина дождется того, что этот Витяка выкинет такое!.. Тогда он попадет в колонию, но уже не в воспитательную, а в трудовую.
— Вот теперь и решайте, как спасти мальчика, — подытожил Панин.
— Я бы сделал так: мать устроил шофером, вернул бы к любимому делу, а уж потом решил — стоит ли посылать сына в воспитательную колонию, — сказал Анатолий.
— Но ведь она лишена шоферских прав по суду.
— Надо добиться досрочного возвращения ей прав, хотя бы с условием работать не в Москве.
— Пробовали, — сказал Изя, — ничего не получилось, да и она не хочет писать ходатайств. Болезненная обидчивость…
— Опять начинается сказка про белого бычка? — подал свой голос Сенковский.
— А что ты предлагаешь, кроме поучений? — в сердцах спросила Ася. — Раскачиваться на стульчике и цедить сквозь зубы?
— Меня это уже не интересует. Я переключаюсь на взрослые дела. Пусть новый энтузиаст решает.