Друзья не умирают
Шрифт:
Уже с 1933 года Туск сблизился с компартией и антифашистским Единым фронтом. Поэтому для меня, юного пионера коммунистического молодежного движения, было несложно участвовать в «Н.Ю.1.11».
После прихода Гитлера к власти организация «Немецкое юношество» была запрещена, точнее, включена в состав «Н.С. югенд» - Национал-социалистическая молодежь. Мартин и его братья не согласились на такой переход. В 1937 году их арестовали на основании секретного распоряжения гестапо и после допросов обвинили в деятельности «в духе запрещенной организации "Немецкое юношество"». Вскоре братьев освободили, но Мартин рассказывал мне о суровом опыте, который он получил за время ареста. В обвинительном заключении фигурировало также имя Ганса Шоля, который после освобождения продолжал нелегально
С Эберхардом Кёбелем, эмигрировавшим в Англию, я накоротке встретился после 1945 года, когда работал на берлинском радио. Тогда я даже не понял, что передо мной тот самый легендарный Туск, харизматичный кумир нашего детства.
До 1989 года в письмах Мартина содержалась большей частью спорадическая информация о его работе в школах и о поездках, а я писал, что уединился и сосредоточился на работе над рукописью книги. Потом Мартин завершил свою просветительскую миссию, которую выполнял в многочисленных поездках в США, Бразилию и Европу и связывал с проведением курсов и встречами с инициаторами создания новых школ.
Музыкальное образование почти всегда занимало важное место в его программах, и, когда он посещал своих детей и внуков, всегда звучала музыка.
В 1989 году, когда кризис ГДР, сопутствовавший началу моей писательской карьеры, обострялся с каждым днем, я окунулся в водоворот событий и ограничивался короткими сообщениями и приветами, а Мартин, напротив, более регулярно и подробно излагал свои мысли о «повороте».
Следующее письмо датировано 19 октября, днем, когда я сразу же после отставки Хонеккера отвечал на вопросы крайне возбужденного форума в переполненном зале «Аудиториум максимум» Лейпцигского университета имени Карла Маркса: «Дорогой Маркус! Уже несколько недель я ежедневно вспоминаю о тебе, но пока не писал. Я прочел твое интервью в «Зюддойче Цайтунг» и понял, что твоя книга открывает новые возможности, которых у тебя не было на прежней должности. Теперь ты можешь обсуждать самые жгучие вопросы будущего со многими людьми.
Некоторые коллеги и ученики моей школы добровольно ездили на каникулах в советские трудовые лагеря и были обеспокоены катастрофическим положением в области снабжения, халатным (безобразным) отношением к труду и, с другой стороны, рассказывали о том теплом, глубоко тронувшем их отношении, с которым их принимали. Никто пока не может объяснить, почему за последние два года при Горбачеве положение так сильно ухудшилось -он теряет доверие людей, что опасно, так как на него многие возлагают надежды, хотя он столько сделал, чтобы сдвинуть с мертвой точки многие вопросы внешней политики. Я пишу тебе об этом (хотя для тебя здесь нет ничего нового), потому что для меня при таком развитии событий становится очевидным, что весь этот клокочущий хаос может вылиться в нечто достойное при условии, что все осознают необходимость разделения социального организма на три ветви. После этого государственная власть - на востоке и на западе - должна отойти от руководства и управления экономикой и культурой и сосредоточиться только на отправлении правосудия и обеспечении правопорядка (полиция, охрана границ). Тогда в результате могла бы появиться возможность свободного обмена идеями, родиться инициатива, которой нам так недостает. Тогда благодаря истинной демократии могла бы быть создана правовая база, препятствующая экономике работать на нескольких лентяев (акционеров), прикарманивающих прибыли, и позволяющая покрывать реальные потребности общества».
Мартин разделяет идеалы французской революции 1789 года - как раз отмечался ее юбилей -и считает, «что эти идеалы могут гармонично сосуществовать, если каждый из них осуществляется в соответствующей ему области. Равенство – в отношении нашего правового сознания. Каждый разумный человек должен демократическим путем определять, какие права должны действовать там, где он живет. Каждый работоспособный человек должен
Когда я впервые изложил тебе свои мысли, ты сказал, что это близко к тому, к чему вы стремитесь. Я готов как-нибудь до июня 1990 года приехать в Берлин и обсудить с тобой эти вопросы. Конечно, для этого есть другие, более знающие люди, и поэтому я хотел бы предложить собрать небольшой симпозиум с 2-3 людьми из разных ветвей власти от нашей стороны и заинтересованными в реформах - от вашей. Возможно, это иллюзия, из которой ничего не выйдет, ведь пропасть между диалектическим и историческим материализмом и учением Штай-нера о гуманизме очень глубока».
Предложение Мартина действительно было иллюзорным, но не из-за пропасти, названной им. Я тогда как раз общался с некоторыми, в первую очередь молодыми, учеными из университета имени Гумбольдта и мог бы пригласить их принять участие в такой беседе. Но события развивались такими темпами, что времени на теоретические диспуты просто не было.
Должно быть, Мартин это и сам почувствовал, так как в конце письма приписал: «Дорогой Маркус, ввиду настоящих событий я не сразу отправил это письмо. Теперь я его отсылаю и хотел бы узнать, не могли бы мы организовать такую встречу до Рождества, если она вообще возможна. Исторические события развиваются так стремительно, что захватывает дух. Я с большим интересом слежу, в какой связи в прессе опять появится твое имя. В эти решающие дни я хочу пожелать тебе сил, мужества и присутствия духа. Искренне твой, Мартин».
Мой друг и не догадывался, как те качества, которые он мне приписывал, востребуют всего меня. 4 ноября 1989 года я принял участие в демонстрации протеста и выступал на Александерплац в Берлине перед полумиллионной аудиторией решительно настроенных людей, приехавших со всех концов ГДР. Несмотря на то, что я имел уже опыт выступления перед сотнями слушателей, когда я увидел это необъятное море людей, мне стало не по себе. Тем более, что часть моего обращения, где я признался о принадлежности к министерству государственной безопасности, вызвала у некоторых неистовые крики протеста. Когда я после выступления спускался с импровизированной трибуны, от волнения у меня пересохло во рту. Тем не менее, я испытывал чувство выполненного долга.
Тогда у меня еще присутствовало чувство эйфории от «перестройки», провозглашенной Горбачевым, с которой я связывал надежды на демократическое обновление моей страны. Лишь оглядываясь в прошлое, когда заказные проклятия задающей тон прессы беспокоили меньше, чем мучительно сверлившие мозг вопросы о причинах нашего крушения и моей собственной ответственности за него, воспоминание об импровизированной трибуне-грузовике на Александерплац связывается с видением плахи, описанным в романе Чингиза Айтматова, -не как места казни, но как проверки собственной совести.
Конечно, Мартин старался следить за важнейшими событиями в Берлине: «Ты мужественно подвергаешь себя опасности, - написал он 7 ноября, - и, по моему убеждению, по собственной инициативе». Понятие «собственная инициатива» имело для Мартина огромное значение, и он неоднократно писал об этом. «Твоя свободная инициатива вместе с инициативами других людей закладывает фундамент для обновления. Именно инициатива, а не кем-то разработанные программы, которые все должны выполнять. Ты сейчас переживаешь стресс, тем не менее, мне бы очень хотелось побеседовать с тобой, и я готов ради этого приехать в Берлин. Желаю удачи в эти решающие дни. Я думаю каждый день о тебе и твоей ситуации!»